Друг друга любили они с бескорыстием оба;
Казалось — любви бы хватило с избытком до гроба!
Он был Славянин — и носил кучерскую поддевку,
А ей сарафан заменял и корсет, и шнуровку.
То платье обоим казалось и краше, и проще,
И в нем они вместе гуляли по Марьиной роще.
Читал он ей Гегеля, песни Якушкина, сказки,
Цалуя то в губки, то в щечки, то в синие глазки.
И в ней развивал он вражду к молодым либералам,
К прогрессу, к Европе, ко всем не московским журналам.
Он ей по-французски болтать запретил совершенно,
И с ней о народности он говорил вдохновенно.
Суровый завет для нее был тяжелой веригой,
Но Кирша Данилов у ней был настольною книгой.
Так дни проходили — их счастье всё шире да шире, —
Казалось, четы нет блаженней, довольнее в мире.
Но счастья лучи не всегда одинаково жарки.
Ужасную весть от соседней болтуньи-кухарки
Узнал Славянин, весь исполнен грозы и испуга,
Что носит украдкой корсет с кринолином подруга!
Узнал — не спасла, не пошла, верно, впрок пропаганда, —
Что ночью Славянка… читает романы Жорж Занда.
Узнал он и, верный принципу московских собратий,
Любовь свою предал всей силе суровых проклятий.
Угрюмо и мрачно всегда проходил он Лубянкой,
Страшась повстречаться с коварною псевдославянкой.
Друг с другом навеки они так рассталися оба,
А счастья, казалось, обоим хватило б до гроба!
1860
