Когда я был дошкольником, я был ужасно жалостливый.
Я совершенно не мог слушать про что-нибудь жалостное.
И если кто кого съел, или бросил в огонь, или заточил в темницу, — я сразу начинал плакать.
Вот, например, волки съели козлика, и от него остались рожки да ножки.
Я реву.
Или Бабариха посадила в бочку царицу и царевича и бросила эту бочку в море.
Я опять реву.
Да как!
Слезы бегут из меня толстыми струями прямо на пол и даже сливаются в целые лужи.
Главное, когда я слушал сказки, я уже заранее, еще до того самого страшного места, настраивался плакать.
У меня кривились и ломались губы и голос начинал дрожать, словно меня кто-нибудь тряс за шиворот.
И мама просто не знала, что ей делать, потому что я всегда просил, чтобы она мне читала или рассказывала сказки, а чуть дело доходило до страшного, как я сразу это понимал и начинал на ходу сказку сокращать.
За какие-нибудь две-три секунды до того, как случиться беде, я уже принимался дрожащим голосом просить:
Это место пропусти!»
Мама, конечно, пропускала, перескакивала с пятого на десятое, и я слушал дальше, но только совсем немножко, потому что в сказках каждую минуту что-нибудь случается, и, как только становилось ясно, что вот-вот опять произойдет какое-нибудь несчастье, я снова начинал вопить и умолять:
И это пропусти!»
Мама опять пропускала какое-нибудь кровавое преступление, и я ненадолго успокаивался.
И так с волнениями, остановками и быстрыми сокращениями мы с мамой в конце концов добирались до благополучного конца.
Конечно, я все-таки соображал, что сказки от всего этого становились какие-то не очень интересные: во-первых, очень уж короткие, а во-вторых, в них почти совсем не было приключений.
Но зато я мог слушать их спокойно, не обливаться слезами, и потом все же после таких сказок можно было ночью спать, а не валяться с открытыми глазами и бояться до утра.
И поэтому такие сокращенные сказки мне очень нравились.
Они делались такие спокойные.
Как все равно прохладный сладкий чай.
Например, есть такая сказка про Красную Шапочку.
Мы с мамой в ней столько напропускали, что она стала самой короткой сказкой в мире и самой счастливой.
Мама ее вот как рассказывала:
Жила-была Красная Шапочка.
Раз она напекла пирожков и пошла проведать свою бабушку.
И стали они жить-поживать и добра наживать».
И я был рад, что у них все так хорошо получилось.
Но, к сожалению, это было еще не все.
Особенно я переживал другую сказку, про зайца.
Это короткая такая сказочка, вроде считалки, ее все на свете знают:
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять,
Вдруг охотник выбегает…
И вот тут у меня уже начинало пощипывать в носу и губы разъезжались в разные стороны, верхняя направо, нижняя налево, а сказка в это время продолжалась… Охотник, значит, вдруг выбегает и…
Прямо в зайчика стреляет!
Тут у меня прямо сердце проваливалось.
Я не мог понять, как же это получается.
Почему этот свирепый охотник стреляет прямо в зайчика?
Что зайчик ему сделал?
Что он, первый начал, что ли?
Ведь нет!
Ведь он же не задирался?
Он просто вышел погулять!
А этот прямо, без разговоров:
Пиф-паф!
Из своей тяжелой двустволки!
И тут из меня начинали течь слезы, как из крана.
Потому что раненный в живот зайчик кричал:
Ой-ой-ой!
Он кричал:
— Ой-ой-ой!
Прощайте, все!
Прощайте, зайчата и зайчиха!
Прощай, моя веселая, легкая жизнь!
Прощай, алая морковка и хрустящая капуста!
Прощай навек, моя полянка, и цветы, и роса, и весь лес, где под каждым кустом был готов и стол и дом!
Я прямо своими глазами видел, как серый зайчик ложится под тоненькую березку и умирает… Я заливался в три ручья горючими слезами и портил всем настроение, потому что меня надо было успокаивать, а я только ревел и ревел…
И вот однажды ночью, когда все улеглись спать, я долго лежал на своей раскладушке и вспоминал беднягу зайчика и все думал, как было бы хорошо, если бы с ним этого не случилось.
Как было бы по-настоящему хорошо, если бы только все это не случилось.
И я так долго думал об этом, что вдруг незаметно для себя пересочинил всю эту историю:
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять,
Вдруг охотник выбегает…
Прямо в зайчика…
Не стреляет!!!
Не пиф!
Не паф!
Не ой-ой-ой!
Не умирает зайчик мой!!!
Вот это да!
Я даже рассмеялся!
Как все складно получилось!
Это было самое настоящее чудо.
Не пиф!
Не паф!
Я поставил одно только короткое «не», и охотник как ни в чем не бывало протопал в своих подшитых валенках мимо зайчика.
И тот остался жить!
Он опять будет играть по утрам на росистой полянке, будет скакать и прыгать и колотить лапками в старый, трухлявый пень.
Этакий забавный, славный барабанщик!
И я так лежал в темноте и улыбался и хотел рассказать маме про это чудо, но побоялся ее разбудить.
И в конце концов заснул.
А когда проснулся, я уже знал навсегда, что больше не буду реветь в жалостных местах, потому что я теперь могу в любую минуту вмешаться во все эти ужасные несправедливости, могу вмешаться и перевернуть все по-своему, и все будет хорошо.
Надо только вовремя сказать:
Не пиф, не паф!»
