…Ты — пой… Давно мои забыли сестры
Напевы солнца, спелых гроздей, влажных
Чаш лотоса, напевы гордых пальм,
Что рвутся из земли раздольным кликом жизни.
Забыта ими песня о свободе
И песнь зелота, что роняет лук,
Обвитый локоном возлюбленной… В унылых
Напевах севера, в часы чужих веселий,
В кругу врагов, возжаждавших изведать
Любовь Востока, — смуглые мои
Танцуют сестры. Пляска вьюг — их пляска…
Ты, чуждая, будь мне сестрой! Спаси
Песнь моего Востока. Как ручей,
На севере она заледенела
И носится, как ветер непогоды,
Взывающий в трубе. Горячий звук
Твоих напевов слушать их пришел
От низкорослых сосен, мхов и воровьев,
От торфяных болот, пустых, бесплодных, черных,
От снеговых степей, безбрежных, как тоска
Стареющего сердца… Я пришел
Из северной страны, страны, что вся — равнина,
Где вьюга и туман навеки поглощают
Весь жар любви, весь лучший сердца жар,
Все чаянья, всю власть и чару песен.
Что человек там может дать другому?
Там с утра дней моих я слушал по дворам
Напевы осени, томительные песни,
Летевшие из хриплых труб шарманки.
Там утра серые, там рос на крышах мох,
И, пресмыкаясь, песня мне сулила
Убожество души и тела, вечный ужас —
И ржавчиной мне падала на сердце…
………
Рукою пращуров твоих рассеян я,
Скитание меня сюда приводит.
Все дальше от Востока страны те,
В которых шаг за шагом умираю.
Вот, я слабею, в жилах стынет кровь,
Кипевшая когда-то в верой в Бога
И песней Вавилонский рек. Мое презренье,
Питавшее меня, питаемой мною,
Презренье господина, что своим же
Гоним рабом, — оно уж иссякает.
Священный огнь, таившийся, как лев,
В моих священных свитках, — с дня того
Как уголья на алтаре погасли, —
Слабеет. Лишь один еще пылает клок
Его багряной гривы. Год за годом
Я примиряюсь с севером, в его туманы
Я падаю, чужой болею болью,
Живу чужой надеждою… Моя же
Боль притаилась. Горе, горе мне!
Одно лишь поколенье — и, как труп,
Закоченею я…
………
Что мне до той страны — мне, отпрыску Востока?
Мои глаза давно уже устали
От ослепительных равнин, покрытых снегом.
В былые дни мои летели взоры
Над благовонными холмами Иудеи, —
Теперь они томятся над бескрайним
Простором черных, выжженных степей.
Тысячелетия тому назад
Мои стопы привыкли к раскаленным
Пескам пустынь, к обточенным волною
Камням на берегу родного Иордана, —
И вот среди лесов, сырых и мрачных,
Они в болоте мшистом погрязают.
Моя душа летит к Востоку, к солнцу,
По солнечным лучам мое тоскует тело,
И каждая мне ветвь, кивая, шепчет: «К солнцу!»
Пока еще я жив, вновь обрету его,
Прильну молитвенно к полусожженным злакам,
К подножью гордых пальм, сожженных этим солнцем,
К желтеющим волнам пустынного песка.
И кровь моя вскипит и с новой силой крикнет:
«Возмездия! Суда!»
И жизни ключ, заледеневший в стуже,
Прорвется вновь потоком вешних вод,
И загремит порывом новой воли.
Сон о Мессии, злую тьму поправшем,
Вновь станет, как лазурь, и светел, и глубок,
И если гибелью грозит мне возвращенье
На мой забытый, пламенный Восток —
С меня довольно, если это солнце
Меня сожжет, как жертву,
И ливни шумные размоют остов мой…
Так! Лучше пусть моею кровью скудной
Напьется хоть один цветок Востока,
Пусть в бороде моей совьет себе гнездо
Ничтожнейшая ласточка Ливана, —
Чем удобрять собой просторные поля,
Морозным инеем покрытые — и кровью
Моих невинно-убиенных братьев![1]Год написания: без даты
