I
В изгибах сумрачных старинных городов,
Где самый ужас, все полно очарованья,
Часами целыми подстерегать готов
Я эти странные, но милые созданья!
Уродцы слабые со сгорбленной спиной
И сморщенным лицом, когда-то Эпонимам,
Лаисам и они равнялись красотой…
Полюбим их теперь! Под ветхим кринолином
И рваной юбкою от холода дрожа,
На каждый экипаж косясь пугливым взором,
Ползут они, в руках заботливо держа
Заветный ридикюль с поблекнувшим узором.
Неровною рысцой беспомощно трусят,
Подобно раненым волочатся животным;
Как куклы с фокусом, прохожего смешат,
Выделывая па движеньем безотчетным…
Меж тем глаза у них буравчиков острей
Как в ночи лунные с водою ямы, светят:
Прелестные глаза неопытных детей,
Смеющихся всему, что яркого заметят!
Вас поражал размер и схожий вид гробов
Старушек и детей? Как много благородства,
Какую тонкую к изящному любовь
Художник мрачный — Смерть вложила в это сходство!
Наткнувшись иногда на немощный фантом,
Плетущийся в толпе по набережной Сены,
Невольно каждый раз я думаю о том —
Как эти хрупкие, расстроенные члены
Сумеет гробовщик в свой ящик уложить…
И часто мнится мне, что это еле-еле
Живое существо, наскучившее жить,
Бредет, не торопясь, к вторичной колыбели…
Рекой горючих слез, потоком без конца
Прорыты ваших глаз бездонные колодцы,
И прелесть тайную, о милые уродцы,
Находят в них бедой вскормленные сердца!
Но я… Я в них влюблен! — Мне вас до боли жалко,
Садов ли Тиволи вы легкий мотылек,
Фраскати ль старого влюбленная весталка
Иль жрица Талии, чье имя знал раек.
II
Ах! многие из вас, на дне самой печали
Умея находить благоуханный мед,
На крыльях подвига, как боги, достигали
Смиренною душой заоблачных высот!
Одних родимый край поверг в пучину горя,
Других свирепый муж скорбями удручил,
А третьим сердце сын-чудовище разбил, —
И слезы всех, увы, составили бы море!
III
Как наблюдать любил я за одной из вас!
В часы, когда заря вечерняя алела
На небе, точно кровь из ран живых сочась,
В укромном уголку она одна сидела
И чутко слушала богатый медью гром
Военной музыки, который наполняет
По вечерам сады и боевым огнем
Уснувшие сердца сограждан зажигает.
Она еще пряма, бодра на вид была
И жадно песнь войны суровую вдыхала:
Глаз расширялся вдруг порой, как у орла,
Чело из мрамора, казалось, лавров ждало…
IV
Так вы проходите через хаос столиц
Без слова жалобы на гнет судьбы неправой,
Толпой забытою святых или блудниц,
Которых имена когда-то были славой!
Теперь в людской толпе никто не узнает
В вас граций старины, терявших счет победам;
Прохожий пьяница к вам с лаской пристает
Насмешливой, гамэн за вами скачет следом.
Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен,
Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья,
Еще при жизни — прах, полуостывший тлен,
Давно созревший уж для вечного нетленья!
Но я, мечтатель, — я, привыкший каждый ваш
Неверный шаг следить тревожными очами,
Неведомый вам друг и добровольный страж, —
Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами…
Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней,
Неопытных страстей неясные волненья;
Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей,
Прощаю и люблю все ваши заблужденья!
Развалины! Мой мир! Свое прости вам вслед
Торжественно я шлю при каждом расставанье.
О, Евы бедные восьмидесяти лет,
Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?.
