У ног он жался, жалкий грязный пес,
Смотрел на мир озлобленно, нелепо.
Куда не надо тыкал мокрый нос,
Руке дающей повинуясь слепо.
Он с яростью мог грызть моих врагов,
А мог уснуть, к ступням прижавшись жарко.
Мне потакать во всем он был готов,
Срываясь в бой, неистово и ярко.
И, вроде, брось. Кому собачья жизнь,
Могла быть интересна в этом мире?
Так думал я, не зная что сплелись,
Дороги наши, как ни чьи другие.
И, почему-то, деньги, статус, власть,
Казались мне важней собачьего восторга.
Как поздно поселилась в сердце страсть,
И от нее так муторно и колко.
Ты вынес все, предательство и ложь,
И мой уход, и слов обидных ворох.
В душе шептала горечь - "Уничтожь!"
И тлела боль, как отсыревший порох.
Но ты всех удивил, восторгом карих глаз,
И тяфканьем, пусть гневным, но радушным.
А куцый хвост пустился снова в пляс,
И мне от чувств твоих так горячо и душно.
Я поздно понял все… Прости меня!
Я поздно разглядел в собаке душу.
Ты был открыт для всех, эмоций не тая,
А я же, как обычно, все разрушил.
Прости, мой друг, меня, и отпусти грехи
Собачья верность чище слов святого.
Когда я «умирал», скулил ты от тоски,
И помнить был готов, до часа рокового.
Позволь, пожалуйста, у ног твоих,
Свернуться и уснуть в закате века.
Коснуться губ, навек увы немых,
Мой верный пес, что чище человека.
