Мама девочке говорила: «Стыдно
Юбку короче, волосы распускать, красить ресницы.
Как ты не понимаешь, это каждому очевидно:
Будто ждешь ты бродягу какого-то, а не принца».
Девочка слушала, косы свои заплетала,
Юбку длиннее, взгляды – все в стенку, чтоб только не видеть,
Как «каких-то бродяг» - и тех становится мало.
Разобрали… Даже таких, кто в весьма потрепанном виде.
Мама девочке говорила: «Тридцать –
Это почти могила, смирись, пойди хоть с кем-то,
Пусть с бродягой каким, теперь уже не до принца.
А мне внука бы… Сколько осталось лет мне…»
Девочка шла, выпивала портвейна стопку,
Целовалась взасос с каким-то "юношей" в подворотне.
"Юноша" был бородат, возраст – примерно под сорок...
Три хризантемы вялые за полсотни...
Не случилось, не получилось – и слава богу.
Ночью девочка плакала, нос рукавом вытирая.
Простыней оборачивалась, как древнеримской тогой.
Девочка щипала себя: больно, значит, еще живая…
Мама довочке говорила: «Девой
Старой помрешь… А впрочем, уже не важно».
Девочка шла, выпивала портвейн и считала: «Первый.
Второй. Третий. Четвертый. С пятым бывало дважды…»
Девочка красила губы красной помадой,
Тайком, чтобы мама не знала… мама не знала…
Девочка шоколадом закусывала, если слезы градом,
Девочка… девочка… что же с тобою стало…
Мама девочке говорила: «Стыдно
Юбку короче, волосы распускать, красить ресницы».
Что теперь и кому интересно и очевидно,
Да и были ли в принципе вот эти самые принцы…
