Вначале была Боль… И боль рождалась из дикого свиста топора, из выкриков праздной толпы, из безумных глаз матери, стоящей у самого эшафота. А топор все падал и падал, рассекая бесчисленное множество световых лет от своего сверкающего лезвия до липкой плахи, к которой была прижата Его щека… Свист прекратился так же внезапно, как начался: топор глубоко вошел в старое, пропитанное кровью дерево…
…Под самый корень. Он кричал бы, если бы деревья могли кричать, но лишь протяженный тоскливый скрип заставил на миг замолчать птиц, и это все, что лес мог сделать, прощаясь с Ним… И когда он впервые узнал, как опрокидывается Небо, люди приступили к своему делу. Люди всегда хорошо знают свое Дело… Прозрачная кровь веселыми бликами вспыхивала на их топорах. А потом появился огонь, и руки все бросали и бросали куски его тела в этот немыслимый жар, и тогда он понял, что годами упрямо тянулся к небу лишь для того, чтобы на час согреть этих странных существ, которым безразлично, кого убивать. И когда последняя ветка полетела в костер, он вдруг почувствовал, как…
…Вспыхнули крылья. Они сгорели мгновенно. И тогда родилась страшная сила притяжения, не известная ни одному мотыльку, сила, с размаху бросающая вниз. И впервые за свою однодневную жизнь, он узнал, что кроме безмятежного полета существует еще свободное падение, неумолимо влекущее все ниже и ниже, к жаркому огоньку свечи, который он так наивно принимал за маленькое солнце. Он все падал и падал, и упал прямо в чьи-то прохладные ладони… …Ладони сжимали его отделенную от тела голову, и близко-близко он успел увидеть огромные, безумные глаза матери, ее губы, очень быстро повторяющие какие-то слова. Но он уже ничего не слышал… …Потом была тьма.
