я всё помню: крики мальчишек, играющих под окном
как ты раздраженно пытался дознаться «а что потом»
как я отвечала, что многое вряд ли расскажешь ртом
ведь я же сама изучила слово, и слово — мой инструмент
полжизни я рою вслепую и ощущаю себя кротом
ощущаю себя в тюрьме;
я всё помню: как утром ходили за кофе, и он обжигал гортань
как к вечеру я на полу рыдала, и ты говорил мне «встань»
и все эти драмы казались важными, вынь — и тот час же смерть
и в каждую было чем крыть мне, но я не раскрыла рта
не мыслила и посметь;
я всё помню: как мы напивались и строили планы свалить на юг
как я обещала быть здравой но — бах — и опять трою
кричала, что жизнь для меня не ценна, но скажут — спасу твою
а утром желала смерти,
да что там — сама убью;
я всё прочитала: про жертв и садистов, стокгольмский синдром, абьюз
но ты приходил, и как будто в столетнем склепе включали блюз
и сколько во мне это живо — я столько же с этим бьюсь
как будто бы рою подкоп из себя, но рою десертной ложкой
и вроде так часто бывало страшно, что я уже не боюсь
что просто темно и тошно;
я всё помню: как не было диких сцен или зря прочитанного в ночи
как ныла такая тоска, что нет для сравнения величин
как всё обратилось в горе, бараном уставилось и молчит
и ведь по закону не может исчезнуть импульс, да так, чтобы просто — пшик?
...но каждый свой сон прихожу в крематорий
и роюсь в большой печи
и нет там не то что любви этой сучьей —
но даже
моей
души.
