Ты помнишь, приезжал в апреле цирк?
(Быть может, в мае.)
Как шапито-паук окапывался на поляне.
Там, за оврагами, где поезда в отстойнике и коллекционеры книг
ежесубботними рядами?
Пойти без спроса в цирк – страшнее грех, чем прочитать «Лолиту».
А я прочел в 12 лет, за что и говорю «спасибо»
каббалистическому чуду алфавита.
А помнишь, как сейчас –
на кухне твой отец, любитель напоказ,
ломая сигареты в пальцах, крутит, вертит ручку
настройки радио, но даже громкий джаз не громче циркового зазывалы.
(К тому же, оказалось – итальянский.)
Отец поднялся и закрыл окно, но даже сквозь стекло
и гул колонки
через дорогу, речку и ж/д пути бас протодьяконский
сулит спасение и вечную любовь.
(Мне казалось тогда, что на кухне твоей я застрял навсегда –
между роддомом и моргом, щенком и волчонком,
отцовской газетой и дедушкиным Сведенборгом.)
Но цирк умеет ждать, как опиум и рак.
Сверкает золото на дутых куполах.
Тот Бог сильнее, чьи наглядней чудеса – смотри: святые, улыбаясь
и не боясь заходят в клетки и вольеры.
Усталый фокусник во фраке с завитым серебром волос
При помощи платка, цилиндра, кролика и веры
наглядно убедил, что жизнь за гробом есть.
Жонглеры прославляют Бога ловкостью, а силой –
борцы, будто любовники бесстыдно
сплетались/расплетались прямо здесь,
на потом залитой арене цирка.
Но вот огни угасли, все
исцеленные, счастливые уснули, сомкнув прозревшие глаза,
поджав уютно абсолютно новые,
отросшие конечности. И мы с тобой заснули,
а проснулся я один.
Но в остальном все так же. Все о том же,
Кричат уныло паровозы, свои вагоны погоняя, будто скот – пастух.
Встречаемся с отцом твоим на почте.
Я жду открыток из Италии – в надежде, что ты сбежала вместе с цирком к маме,
он ходит за газетами. Здоров. Не пьет. Опрятен. И вроде бы в уме,
хотя завел привычку думать вслух.
Но нету чуда, больше
нету. И не будет.
