Ветки тополя солнце ранят, небо красным сочится в воду. От канала исходит холод, что-то мутное и сырое.
Константин собирает в ранец спички, комиксы, бутерброды. Он пойдёт на пустырь за школой вербоваться в супергерои.
Папа вечно твердит, что обувь говорит о владельце много: Константин намывает кеды, только б было поменьше луж бы. Небо тихо линяет в кобальт, Константину пора в дорогу. Там, где стелется вдалеке дым, ждёт агент сверхсекретной службы. У агента крутая ксива, кейс с оружием, пропусками, желтоватой жидкостью в шприце (супер что-то там «кат…» для генов). Если в Костике есть сверхсила, сразу станет ясно, какая. Костик хочет потрясно драться. И летать. И глаза с рентгеном.
Во дворе суета и гомон, малышня, старики на лавках, скрип качелей, и нет печалей. Костик тихо крадется мимо. Он бесшумно идёт вдоль дома, как котенок на мягких лапках, представляет себя с плечами, толстой шеей и грозной миной.
Под ногами мерзкая кашица, за спиной громада лицея: особняк с крылатыми гадами, подпирающими колонны. Константин по ухабам тащится и, минутах в пяти от цели, спотыкается, ахает. Падает. Прямо в лужу, плашмя, как клоуны.
«Всё, приехали. И куда теперь ты попрешься — с такой-то рожей? Человек-из-глины-и-глупости, Гряземэн, Супермокрый Малый. Дуй домой — там книги, солдатики, тёплый плед. А завтра, быть может… Интересно, мама меня простит?» — Константин бредёт вдоль канала. Константин проклинает сырость и неуклюжесть свою щенячью. Духи сумерек, злые гремлины провожают его до дома, щепчут вслед «не теряйся, живи, расти», в тень клыкастые морды прячут, ускользают в синь акварельную.
Взрослый с кейсом найдёт другого.
