Вчера ещё – сверкающий отель,
Вином и яствами заставлен ужин.
Сегодня – поле, слякоть и метель.
И в чистом поле
Никому не нужен.
Вчера – фанфары, тосты, похвальбы:
"Хай буде!", ""Будьмо!"" и ""Героям Слава!""
Сегодня – лишь мольбы,
И да кабы
Сильнее вжать себя в окоп-канаву.
На уши давит ревище стволов,
Душа, как заяц: близкие разрывы.
И страх, и жуть, что не сносить голов.
Туманны и тоскливы перспективы.
""Огонь, огонь!"" – напрягся весь комбат:
""Стреляй, ведь это звери, а не люди"".
В руках вдруг вздрогнул грозно автомат,
Постфактом вражеских прелюдий.
Смешалось всё: и кровь, и снег, и грязь
В смертельный йогурт, чёрную сметану.
Поднялся в рост, в отчаянье смеясь,
С душой, подобной жуткому органу.
И наземь пал. Накрыло облако.
Теперь един лишь Бог его осудит.
В ушах звенело детство далеко:
""Павлуша снова горлышко застудит"".
И где-то в стороне стонал комбат,
Его сознанием кружила вьюга.
Над головой чужой отборный мат:
""Ну что? Ты получил своё, зверюга?""
На завтра. Трупами забиты рвы
Второго или третьего, призыва.
На корм, для пропитания червы,
Отправились ""свои"" и те - ""чужие"".
И снова на майданах филипки:
""Хай буде!"", ""Будьмо!"" и ""Героям Слава!""
Ведь наставленья мамы не цепки:
""Не прикасайся, Паша, будет вава.""
А в затаённых офисах, в тиши,
Зловещи тени и шуршат талмуды.
Довольные считают барыши
Да плотоядно скалятся иуды.
