Надолго увлечен неверною судьбой,
Быть может навсегда расстался ты со мной;
Но где бы ни был ты, доколе жив я буду,
Поверь, бесценный друг, тебя я не забуду.
Мне часто вспоминать о наших вечерах,
Когда глубокий ум ты в пламенных речах
Обильно изливал душою непритворной,
И как мои мечты и бред мой стихотворный
С улыбкой слушал ты, и дружно руку жал,
Когда, встревоженный, о том я тосковал,
Чего давно уж нет, навек что миновало
И только у меня лишь в сердце не увяло.
Итак, увидишь ты те дальние края,
Где светлою стезей летела жизнь твоя, —
Блестящий тот Париж, где вскоре над тобой
Завьется, зашумит воспоминаний рой,
Со всею полнотой бессмертных впечатлений,
Со всею легкостью минутных наслаждений.
В раздумье, может быть, опять ты бросишь взгляд
На тот дворец тревог, на тот веселый сад,
Где часто сравнивал в прогулках одиноких
Столицу чувств живых с столицей дум глубоких.
Но зданий и садов, мой друг, знакомый вид
Внезапной мрачностью невольно дух стеснит;
Ты будешь окружен заветными местами, —
Но встретишься ли в них ты с прежними друзьями?
Увы! о скольких ты сердечно воздохнешь
И станешь их искать, хотя уж не найдешь!
Где та волшебница, чьей пламенной душою
Был обнят тайный мир, чьей милой остротою
Пленялись, чье перо, чей вдохновенный дар
Прекрасного в сердца вливал священный жар?
О! где Монморанои? Умел он, благородный,
Престол, законы чтить — и дух хранить свободный;
Он витязь прежних дней был нашею порой,
И жизнь свою венчал кончиною свитой.
Но ту, с кем их сердца все думы разделяли,
Кто дружбы ангелом являлась в дни печали,
Ее увидишь ты, — в убежище своем
Прелестная цветет и сердцем, и умом.
Но полно горевать; и я от дум тяжелых
Отраду нахожу в рассказах тех веселых.
Как прежде ты живал. И взгляд стремлю я вдруг
На твой блистательный, разнообразный круг:
Там речь ведет Saint-Pierre, а здесь поет Грассини,
Мечтает Benjamin, танцует Биготини;
Я вижу, как идут на лакомый обед
Мерсье, l«abbe Boulogne. Но бешеный Гамлет,
Мятежник Манлий где? — Простяся с здешним миром,
Быть может, он теперь беседует с Шекспирам
Иль спорит с Гарриком. Но знай, ни Альбион,
Который мудрою свободой просвещен,
Ни даже та страна, где огненные горы
Под небам голубым твои встречали шоры —
Священных древностей чудесная земля,
Край песен и любви, — не так манят меня,
Как дарданедльские пленительные волны.
О друг, какая ночь! блестят, мелькают челны,
И веет музыка с стамбульских берегов,
Роскошной Азии ты слышишь соловьев;
С кинжалами, в чалмах вот турки удалые,
Вот пляшут сладостно гречанки молодые,
Нежнее роз своих, — и яркая луна
Ночною прелестью сама удивлена.
Еще люблю мечтать, как, путь оконча трудный,
Пленялся ты красой Бразильи изумрудной,
Где вечной радугой играет свод небес
И блеском дивных птиц пестреет темный лес,
Огнистый ананас в открытом поле рдеет
И пальма над волной, как радость, зеленеет;
Из дерева ее корабль сооружен,
Из листьев паруса, и в путь он нагружен
Ее же сладкими, душистыми плодами.
Так дружба твердостью, советами, делами
От бед спасает нас, в опасности хранит
И нежной ласкою нам душу веселит.
Из детства обречен и вьюгам и туману;
По бесконечному, как вечность, океану,
Мой друг, я не плывал. — Но что ж? В Руси святой
Мне сладостен и мил дым хижины родной:
Я взрос, я цвел душой, любил, страдал в отчизне,
И в ней хочу я ждать конца мятежной жизни.
Но если уж с тобой здесь не видаться мне, —
Тогда, как будешь ты в цедимой стороне,
Тень друга навести вечернею зарею:
У храма сельского, под ивою густою,
В кустах шиповника, дубовый крест простой
Надеждой озарит подземный ужас мой, —
И там я буду спать до вечного свиданья
В безоблачном краю любви и упованья.
1838
