Мир словно сходит с ума. И неясно – где больше, где меньше.
Вот кого не послушать – на работе не выжить без мата.
Я пытаюсь всмотреться в души родных мне женщин.
И найти в них хоть что-то, что вечно, надежно, свято.
Я ищу что-нибудь, что из нас никому не выбить.
То, за что мы пойдем умирать: без вопросов, просто.
И сквозь собственный скепсис – да нет, ничего не выйдет –
Выдираю картинки дороги, реки, погоста…
Вот вечернее поле, закат, облака как вата.
Жар земли наполняет меня и тоской, и негой.
Мы с бабулей идем домой, пахнет медом, мятой,
Разнотравьем, и с хлебозавода немного – хлебом.
Я, конечно, устала, но знаю – до дома близко.
И ладошка моя тонет в теплой большой ладони.
За рекой мчится поезд – огней золоченых низка,
И пасутся в степи золотые – в закате – кони.
Я узнаю потом о смерти, и о разлуке.
И о том, как темнеет мир, потерявший деда.
До сих пор защищают меня их сердца и руки.
До сих пор они путь торят и отводят беды.
И мне кажется иногда, что я знаю средство,
Как по совести жить и не думать, что скажут люди
Про таких говорят: ее намолили в детстве.
Про таких говорят да что ей, заразе, будет…
Вся броня-то – вишневый клей, белый сад и клевер.
Вся-то вера – дом, тот, что грел и хранил когда-то.
Да умение отделить жемчуга от плевел.
И туман над рекой. И кони – в лучах заката.
