Уходит осень. Настает зима.
Уходит все, а то, что не уходит,
то в тайниках усталого ума
с зажженною свечой во мраке бродит.
Лежи себе в постели до утра
и слушай дождь. Когда тебе за сорок,
сказав «Пора… Да, кажется, пора»,
все чаще не находишь отговорок.
И сам себе напомнишь невзначай
героя пошловатой старой пьесы…
Чернильница. Перо. Остывший чай.
А между тем, подвинутые бесы,
поднаторев на бедных ямщиках,
уснувших на заснеженной дороге,
как кредиторы с закладной в руках,
в смущении толпятся на пороге.
Так, жизнь прожив и натянув чепец
на лысину, ложишься с мыслью тою,
что, суетно пробегав, под конец
приходится свыкаться с пустотою.
Что остается? Мыслью ворошить
в прорехах весь воспоминаний короб.
И так, по-стариковски, сторожить
покрытый снегом, мокрый, спящий город.
Час ночи. Мысли. Жесткая кровать.
(Да, право же, вдвоем здесь было б тесно.)
И в сумраке почти не разобрать,
что тут духовно, ну а что телесно.
В груди, как бес, клокочет желчный смех,
потом смолкает и твердит устало
про рай гастрономических утех,
про прелести, которых не хватало…
Густеет снег. Маячит храм в окне.
Как оттиск у судьбы на обороте…
(И что вообще есть наша жизнь, как не
автограф духа на открытке плоти?)
Но плоть не даст забыть себя. Изволь
ей подчиниться. Сдайся ли, борись ли…
И странно, как легко тупая боль
умеет обуздать движенье мысли.
Час ночи. Лампа. На столе — бардак.
Зловонные микстуры в рюмках узких.
И, взяв перо, он начинает так:
«Где соберутся двое-трое русских…»
Но, вздрогнув, устремляет взгляд во тьму,
туда, где за обвисшими плечами,
по признакам, известным лишь ему,
присутствие он чье-то замечает.
Кто там таится? Кто там?! Ангел, ты?
В неясные одежды ты рядишься.
Растерянно глядишь из темноты.
Стоишь за дверью и войти боишься?
Иль это тот, кто, продолжая спор,
ответа, словно милостыни просит,
а между тем, наточенный топор
над головою слабого заносит?
Но тщетно. Тихо. Муторно. Никак
во мраке не начаться разговору.
И никого там нету… Лишь сквозняк
рукой холодной выбирает штору.
Час ночи. За окном — собачий вой.
Да что там двое-трое, для острога
достаточно порой и одного.
Порою это даже слишком много.
Впиши в тетрадь, что в стонах проку нет,
как нет его в словесной круговерти,
и что бывает белым черный свет,
что ангел жизни — это ангел смерти,
что под ногами палая листва
в осенний воздух отдает броженьем,
и дым висит, как профиль Божества
добытого духовным напряженьем.
Ну вот, рассказ дописан до конца.
Скребет лопата. За окном светает.
Похожий в полутьме на мертвеца,
проспект черты живые обретает.
Повсюду снег. Зиме подходит грусть.
Летят снежинки… Преданность холопья
земле претит… Претит, но смирно пусть
лежит земля, глотая эти хлопья.
