если где-то есть храм,
почему мы еще не там,
почему мы так верим ведущим и дуракам,
чьи манжеты трещат от сала,
голова от того – как лучше бы приодеться.
а внутри так сквозит,
что пора вызывать врачей,
чтобы старенький дядя сидел здесь ночи мрачней
и водил стетоскопом по линии меж плечей,
констатируя
нульсон сердца.
так бывает: приходится
многим его терять,
и искать, где напитки, зрелища и кровать,
но всегда уходить, смеяться и подыхать,
волоча свое тело в сумраке еле-еле.
в этом корень тропы,
ведущей на горный пик,
до него не дойти стремительно напрямик -
лишь упавший во мрак откроет его тайник,
чтобы треснуло все,
и свет смог проникнуть в щели.
только с этого края
виден узор скалы,
где все пальцы черны от копоти и смолы
и тверды словно камень, стерты, обожжены,
что не вспомнится вовсе, что с ними раньше было.
так въедается Бог
в каньоны подкожных ран,
с берегов, где обрыв покрыл сплошняком бурьян,
и река – океан, и руки в ней – океан,
и, пожалуй, почище тех,
что помыты с мылом.
так и я поднимался к небу
со дна реки,
и был вычеркнут в списках «трупы» и «дураки»,
когда будто впервые кто-то сказал: «реви»
и я плакал так сильно, что сдвинул земную ось,
и увидел весь свет,
и стал его позывной,
и теперь я всегда ношу его под собой,
пропуская меж ребер в самый тончайший крой
мириадами солнечных искр
сквозь.
