Дрожа, скользит железное корыто
в ночной воде, над вечной мерзлотой…
Хоть мы с тобою живы, не убиты,
здесь почему-то страшно нам с тобой.
Днем видели кренящиеся пихты,
а ночью зреет негасимый свет…
Хоть мы с тобою точно не убиты,
но и в объятиях покоя нет.
Здесь лагеря как в землю провалились.
Здесь нынче тундра, да мошка, да гнус…
«Я не вернусь сюда!..» – душа томилась,
и каждый раз я знал, что я вернусь.
Наверно, оттого, что пламень красный
позвал отца наивного в ЧК,
где вел борьбу он с контрою опасной
на уровне соседа-мужичка.
Жег самолично церкви и мечети,
ходил в лаптях, но со звездой во лбу,
рожь отнимая… богатеев этих,
он свято верил, надобно к столбу!
А то, что Пушкин из дворян, – случайность!
Тукай богатым был, зато страдал!
Отныне победила чрезвычайность –
и на зубах, и в голосе металл…
Так будьте прокляты, обманы века:
и лысый демон, тот полуеврей,
что до сих пор в стекле (вторая Мекка –
его, как краб на горле, мавзолей!),
и восхищенная шпана с вокзалов,
бездельники, надевшие очки,
насильники в наганах и кинжалах,
усами призакрывшие клыки!
Вы обольстили пьянкой, обманули
Россию, запугали до кишок,
хоть вас потом самих сразили пули,
и вы ушли в цемент или в мешок…
Но жаль доверчивых крестьян России,
неграмотных зевластых работяг!
Теперь, когда виски уже седые
у внуков – светит Китежем ГУЛАГ.
Не знаю, что отец пред смертью думал,
бутылку водки пряча от врача,
но мне как будто демон в душу дунул,
и нечисть обступила, хохоча.
Мол, ты-то что тоскуешь? Дело в прошлом,
а сын не отвечает за отца…
Но я ответить как-то все же должен,
не знаю, как, – ответить до конца.
Молиться за невинно убиенных,
за тех ли, кто не ведал, что творил,
при свете золотом небес надменных
на Севере, где не хранят могил?.
1999
