Парусина о мачту бьется: гони, гони! В оживленном порту до рассвета горят огни, и выходит бриз легкий здесь флаги опять трепать, льется эль и марсала, бьют стекла и черепа, режет слух звук волынок а кожу холодный нож, и стекает кровавая гуща с дубленых кож, от зари до полудня, в рассвет, полдень и закат каблуки выбивают монету и сто токкат.
Не для этого строят билландер или фрегат - паруса покидают знакомые берега, лить не эль, бить не стекла, не музыкой резать слух, а победы причислить к бессчетному их числу.
На песках, на камнях и на глинах стоят дома тех чьи шлюпы побиты и скарб неизменно мал, чьим бы пальцам сжимать не штурвал, а всего лишь плуг, кто играет отнюдь не в господ, а в прилежных слуг, бьют поклоны о землю и спешно кладут кресты, нет закона сложнее им заповедей простых, и рожают детей, ткут полотнища, шьют рукой, в домовинах дешевых чтоб свой обрести покой.
Нас хоронят не в глины, пески и не в чернозем - каждым лезвием острым мы крепкий гранит грызем, на глазах тех кто будет покоиться не в земле полыхает за месяц достаточно кораблей, чтобы помнить, что слава не там, где горит очаг - она там, где рубашка разорвала на плечах, где взор пышет желанием, жаждой, а не тоской, где соль крови сливается с солью воды морской.
Среди тех кто пылает, себе не ища причал, места нет тем кто держит соху и хранит очаг, "богу-богово"?.. слугам же слугово наконец, в их телах не застынет ни соль да и не свинец. Мы сражаемся, пышем, поем, а не спины гнём.
Кто над нами смеялся, отныне горит огнем.
ни молитва ни хижины ни справедливый суд приглянувшийся шлюп от пылающих не спасут.
Парусина о мачту колотится на ветру, мол, растить или строить и есть непомерный труд, только что остается от хижин, что так горят?
Мы ж уходим в бессмертье, плывя покорять моря.
