...

...Под усталостью век невозможность любить других,

под рубашкой упругость и жар молодой поры;

я пошарил на полках и вынул себя живым:

мне осталось немного сминаться в книжной пыли.

 

Помню лес. Небеса. Помню мыслей в мозгу надрыв.

Как молчал. Как кричал; недолюбленность, недосып.

Рассмотрев водянистые блюдца спокойных глаз, –

я похерил лицо, – растворился, обретший смысл.

Близорукая боль тормошила, но берегла,

уходя на задворки отчаявшейся души.

 

Помню, как ошибался, прощал, не копил обид,

помню, как рассуждал: не бывает исконно злых;

помню, как ломит кости от тяжести сердца плит,

как здоровалось солнце в кровавом куске зари.

И мы ждали чего-то. Куда-то бездумно шли.

 

Это я себе сам всё придумал и рассказал,

сам себе свой бестселлер и чей-то базарный китч.

Под усталостью век – невозможность свернуть назад,

под рубашкой покой от тупой молодой поры.

 

Это я себя вынул из шкафа

и заново прочитал.