На человеческие злонравия вообще
Сатир и Периерг
Сатир
Сильна Пана,
Невозможно мне с людьми в городе ужиться.
Нравы наши меж собой чрезмеру различны,
К тому ж телу платья их мойму не приличны:
Беспокоят чрезмеру. Красоте радея,
Как осла златом себя тягчат; руки, шея,
Ноги, чреслы спутаны.,
Зимой от стужи, летом не щитят от зноя.
Провалитесь от меня, тягости златые,
Глупцам чтительны, и вы, кудри накладные, -
Довольно уже страдал я в вашем обмане!
Периерг
Ба! что вижу я! Сатир в штанах и в кафтане;
Кривы ноги в сапогах его оказуют
И рога, что теперь вскрыл, — так изобразуют
Урода наши писцы. Какое-то чудо!
Откуду, кто и куды — испытать не худо.
Позволь мне, буде не в гнев, у тебя спроситься:
Кто ты таков? откуду и куды? Мне мнится,
По виду чужестранец ты: если в чем можно
Услужить, я весь готов к приказам неложно.
Сатир
Прочь от меня, неложно мне к службе готовый!
Ты человек, знаю я, -обман сей не новый
В вашем роде: обыкли вы все льстить словами,
И дружбу свою являть уст лише краями,
Злобны сердцем. Оставь мя, пожалуй, в покое,
Ничего не требую!
Периерг
Неправо худое,
Не знав меня, обо мне мнение имеешь;
Когда мысль мою и нрав ты уразумеешь,
Не скажешь, что люди все меж собою сходны.
Я сам знаю, что весьма в нашем роде плодны
Недостатки, и много есть чего гнушаться;
Люблю ж добрых, а злых тщусь людей удаляться.
На любопытство моё откройся как другу,
Узришь, что усты сулю и сердцем услугу.
Сатир
Ничего не требую, в лес свой возвращаюсь,
Однак удоволю тя, пока раздеваюсь.
Целый час, по милости, что зовете, моды,
Не станет весь вздор сей снять; бесконечны годы
Жизни вашей чаял бы тот, кто примечает,
Сколько в безделках часов человек теряет.
Проводите утро все, тело убирая
И волосы на главе; столько ж, раздевая
Тело, уйдет времени; хоть брюхо довольно
Можно в четверть насытить, вам мнится не полно
Три часа на ужину, три часа обеду;
В беседах остатки дня бесплодных, соседу
С вредом, или в забавах, как вы говорите,
Летят; буде случитесь одни, ночь всю спите;
Но к вопросу твоему слово обращаю.
Сатиром меня весь строй мой довольно, чаю,
Являет. Пан, славное Пенелопы чадо,
Кой лесами властвует, коим пасет стадо
Безопасно всякое, и благополучны
Браки бывают, — первы он свирели звучны
Составил; царем весь род сатир почитает.
Весёлый с природы, бог на всяк день желает
Нову причину к смеху; наше того дати
Житье не может; в лесах жизнь мы провождати
Обыкли просту весьма; то одно желаем,
Что нам сродно, лишностей всяких отбегаем.
Того ради Пан обык в всякие три лета
Рассылать несколько нас во все край света,
Всякого в различные места, в разны грады.
Меж людьми мы живучи, обычьи, обряды
И нравы приметим их; к нему возвращаясь,
Сказуем; он слушает, с смеху надсаждаясь.
Минулось уж два года, как царскую волю
Исполнять мне череда пришла; в мою долю
Пал сей город, где изжить третий год нет силы.
Периерг
Обычай столько тебе сделал леса милы.
Сатир
Не лес мил — ваше житье мне несносно стало.
Периерг
Как же можешь исполнить во время так мало
Указ царев? набрал ли известий довольно,
Чтоб его увеселить? Мне мнится, не полно
Ста лет, чтоб человека вызнать хоть отчасти:
Столь многовидны его суть нравы и страсти.
Сатир
Вызнать вас намеренье в ум мне не входило -
Смеху причину набрать дело моё было,
В чем довольно преуспеть и месяца много.
Во всех почти ваших нет поступках иного,
Куды ни вскинешь глаза — нельзя не смеяться.
Знаю, трудно тебе в том со мной соглашаться:
Цветы вещей каковы собой, тот не волен
Видеть, но желты все мнит, кто желтухой болен;
Так впоенное с млеком мнение неправо
И повадка не даёт вам рассуждать здраво
О состояньи своём, о своих поступках,
Хоть вы столь близки себе, что нет нужды в трубках.
Человек, что ссор бежит, снося брань, побои,
И в помочь свою зовёт ноги лише двои, -
Благорассудным у вас мужем тот бывает,
Хоть совесть и вид его трусом быть являет.
Другой, что за взгляд один, за словцо неважно
Ищет ссору и драку и в мал час отважно
Не щадит и саму жизнь, чтоб вредить другому, -
Храбрый муж зовется в вас, хоть, по мне, такому
Безмозглого дурака имя лишь пристало.
Стенон, когда в беседе врет что в ум ни вспало,
Ни мал час покой дая языку болтливу;
Слыша его, колесо мельницы шумливу
Воду двигать мнитися в звучные обраты;
От хохотанья его звенят все палаты;
Своим смеётся словам; част один смеётся;
Руки вольны, сколь язык, куды удается -
Протягает, ни что стыд, ни учтивство зная;
Все, однако, ласково тщатся, принимая
Стенона, к себе привлечь; как день не видают,
Сотью спросятся об нем, шлют и ожидают
Нетерпеливо его, как лучшу забаву,
Нахала сказуя быть веселого нраву.
Критон целы двадцать лет над книгой трудился,
В которой древность коньков исследить потщился;
Скончав и издав её в золотом преплете,
С похвальною речию посвятил Дамете,
Который в мал час прошёл всю из край до края,
Одни лишь прилежно в ней коньки примечая,
Кивком главы наградив бдения и поты;
Однак того Критона, что столько работы,
Столько глупо стратил лет в деле, так неплодном,
И глупее судью книг искал в благородном, -
Мудрецом зовете вы, и мните Дамета
Искусным защитником наук в ваши лета.
Наши братья сатиры инак рассуждают
О ваших делах: все в них точно примечают
Обстоятельства, зорки и существо само
Проницают; потому смеху вину тамо
Находят, где вы, глаза пяля, порожните
Мешки похвал и ещё мало то быть мните.
Я знаю, что тех одних если б описати
Пану, коим рок меня привёл работати,
Живучи в вас, целый год есть чем забавляться.
В многих домех удалось мне у вас таскаться,
Каждый месяц нового почти господина
Имев, чему два мои свойства суть причина:
Разговор мой так, как строй, будучи забавен;
Всякому, кто ни встречал меня, был я нравен,
И в слуги меня тотчас охотно примали,
Шуты бо всегда у вас в почести бывали;
Но правдолюбив к тому, хвалить мне не можно,
Что хульно, — не, как вы, мысль обык осторожно
Таить, для чего не мог долго пробыть в службе
Того, кто вызнал меня: с правдой вы не в дружбе.
Периерг
Если беспечальну жизнь ты и лес твой любишь,
На мал час Паном меня почти; не погубишь
Труд твой. Стихотворец я: песню в твою славу
Сочиню, иль речь твою к исправлению нраву
Людей поздному предать потомству потщуся.
Сатир
Береги свои стихи, о мзде не пекуся,
Угождая всякому; вам лише пристало
Не делать даром ничто, и за словцо мало,
За кивок один, за взгляд ожидать, конечно,
Дары, поклоны, службу, благодарство вечно.
Всю повесть мою тебе сказать — трудно бремя;
Часть скажу, сколько к тому позволит мне время.
Когда Пан нас учредил уж всех к походу,
Всех в платье нас нарядил различного роду
И прилежно кудрями прикрыл наши роги
(Как обычай и у вас), сапогами — ноги.
С слезами в глазах, в сердце с несносным я болем
Вышед с лесу, продолжал путь горой и полем.
Прибыл я в город ваш в день некий знаменитый;
Пришед к воротам, нашёл, что спит как убитый
Мужик с ружьем, который, как потом проведал,
Поставлен был вход стеречь; ещё не обедал
Было народ, и солнце полкруга небесна
Не пробегло, а почти уж улица тесна
Была от лежащих тел. При взгляде я первом
Чаял, что мор у вас был, -да не пахнет стервом,
И вижу, что прочие тех не отбегают
Тел люди, и с них самых ины подымают
Руки, ины головы тяжки и румяны,
И слабость ног лишь не даст встать; словом, все пьяны.
Пьяны те, кои лежат, прочи не трезвее,
Не обильнее умом — ногами сильнее.
Безрассудно часть бежит, и куды — не знает;
В сластолюбных танцах часть гнусну грязь топтает
И мимойдущих грязнит, скользя, упадая,
Сами мерзки; другие, весь стыд забывая,
Телу полну власть дают
И тщатся нахальливой рукой что подолом
Скрыл обычай обнажить; часто удается.
Шатаясь долго, один напоследок бьётся,
Бахусом отягощен, в стену головою
И стену кровью кропит, и в смех над собою
Приводит смотрителей; другой, безрассудну
Прю начав с кем встретился, сносит битву трудну
И вместе с вином блюет зубы с уст смердящих.
Многих вижу вне себя двояко слезящих
Отца, сына, сродника, что живот кончали
Иль лишним хмеля ядом, иль острием стали;
Песни бесстудны и шум повсюду бесстройный,
Что и глухого ушам были б беспокойны;
Словом, крайний там мятеж, бесчинство ужасно;
Народ весь как без ума казался мне власно.
Когда я ум углубил, о том рассуждая
И вину неистовству такову не зная
Сыскать, приступил ко мне старик сановитый,
Седою красен брадой, брюхом знаменитый
Пространным; красно лицо жиром все оплыло;
Чуть видны под лбом глаза, и голос унылой.
«Что ты, дружок, думаешь, стоя здесь без дела? -
Сказал мне. — По платью зрю и по строю тела,
Что ты к работе угож; буде ты охоту
Имеешь служить, я дам сносную работу;
Мне нужен верный слуга, ты доволен мною
Найдешься с малым трудом, будь лишь чист душою,
Но наперед скажи мне, кто ты и откуду?» -
«Службу ищу, — отвечал я, — и готов буду,
Коли угоден тебе, служить тебе сердцем.
Деду следуя, отец мой торговал перцем
И богатством сильным был в ближнем граде знатен,
Почтенный всем жителям купец и приятен;
И я бы перец ещё продавал, жирея
С лакомства других, чресчур если б сей радея
О счастье моём, своё не сгубил бессудно.
В старости уже своей вздумал он быть студно
С таким богатством меня посадским оставить:
Дворянско имя любовь славы мне доставить
Взбудила его; итак, торг кинув, отдался
В ватаги господские, где весь промотался
В пирах, в дарах, и за пар потерял жаркое.
Умер сам нищ и мне дал наследство такое,
Как ты видишь, что службой принужден кормиться
И принужден сверх того нищете стыдиться».
Выслушав меня, пошёл он и за собою
Мне велел идти, горесть чливою рукою
Мою осластить обещал. Идучи мы к дому,
Осмелился я спросить у него такому
Во граде пьянству вину. Старик со слезами,
Вздохнув, отвечал: «Дитя! не дивись меж нами
Беспорядку такову; свет уже сед тает
И к концу идёт свойму. Злой нрав управляет,
Как уздой, волю людей, и сладку ту чают
Чашу, что чувствам манит, хоть в ней яд глотают.
Не довольны ж злобны быть и таким являться,
Злость под добродетели видом укрыть тщатся,
И ту виною своим злочинствам быть нудят,
Как хлебом сытным мертвят те, что рыбу удят.
Предки наши, кои жизнь и святу и честну
Сами водя и других на стезю небесну
Наставить крайне пеклись, с прочими уставы
Учредили хвальными, к расширению славы
Всевысшего, посвятить дни некии года,
В кои, оставя всю мысль житейску и рода
Того труды, кои нам и нашим не нужны,
Воздержався от злых дел, меж собою дружны,
В деле божием имел только упражняться:
Ему поя, ему день весь тот прожить тщаться
Всяк человек без пола разности и чина, -
Так святой устав ты зришь, чему стал причина.
Точно исполняется одна часть закона:
Всяку работу кинет от вечерня звона
И тот самый, чья жена и малые дети,
Наги уже, вместе с ним должны глад терпети,
Впрочем, церковь иль пуста, иль полна однеми,
Кои казаться пришли иль видеться с теми,
Которых инде нельзя видеть столь свободно.
Молитвы, что поп ворчит, спеша сумасбродно,
Сам не зная, что поёт, кто-кто примечает;
День весь в бесчестных потом злочинствах летает:
Праздность бо взносит в ум то, что век бы не вспало
Нам в трудах, и нудит к злу, как коня в бег жало.
Сегодня один из тех дней свят Николаю,
Для чего весь город пьян от края до краю».
Пока старик продолжал речь свою умильно,
По двум причинам богов прославлял я сильно:
Первая, что в стропотном и столь злобном граде
Добрый, как казался, муж встрелся мне к отраде;
Другая, что изъяснил он мне, что, конечно,
Я бы угадать не мог. Хоть бы мозг свой вечно
Крутить, никогда бы в ум не могло мне впасти,
Что глупый народ, людей угождая страсти,
Мнился бога чтить, вином наполняя брюхо
И шалея в лености. Когда Пану в ухо
Весть та дойдет, знаю я, как он надседаться
С смеху будет; да и я принужден был жаться,
Часто сморкать и губы искусать до крови,
Видя, что морщить старик начинал уж брови.
Целовальник промыслом, портнов сын с природы,
И в стряпчем он проводив доме млады годы,
Плута чин был исправлять по праву наследства,
По должности, по данну воспитанью с детства
Искуснейший в городе. Одно за мной дело
В службе его было — лить в вино воду смело.
Как скоро бочка с вином стала порожниться,
Нужно было за водой на реку тащиться.
Впрочем, утреню, часы, обедню, вечерни
Век свой он не пропущал; ни, следуя черни,
Праздник в пьянстве провождал, но продавал в будни
Воду, что в вино вливал в праздник пополудни.
Несколько раз уж я, в том труде упражняя
Спину и руки свои, хотел знать, какая
Причина, что весь народ воду покупает?
«Куды ты глуп! — он сказал. — Ведь народ не знает,
Что воду я в бочки лью, и вино приходит,
А не воду покупать, кто в кружало входит,
Вино, что скотами нас чинит в людском зраку,
Инак бы ты не видал в доме ни собаку».
Услышав то, хохотать я стал из всей мочи,
И старик, буры на мя распяливши очи,
«Чему смеешся?» — спросил. «Тебе, — отвечаю. -
Немного тому назад ты сам, как я чаю,
С слезами в глазах тужил, что народа нравы
Кончиной света грозят, что святы уставы
В зло употребляются, и, гнушаясь пьянству,
Изъяснил следства того, вредные гражданству,
А ты же причину зла множишь сам бесстудно:
Дрова метая в огонь, пожар гасить трудно!
Слезы, сожаление, хоть бы непритворны, -
К исправлению людей средства не проворны.
Противиться должен злу, отнять всю причину
И корень самый иссечь, кто того кончину
Видеть хочет, — без того весь свой труд погубит.
Вино должен перевесть, кто пьяных не любит!
А ты, вино продая, пьяных осужаешь,
К тому же вседневно ты народ весь прельщаешь,
Кой, душе веря твоей, ценой покупает
С вином воду, что с реки даром достать знает;
А ты, богомольный муж, в праздник по уставу
Молишься, посвятив тот день в божию славу.
Из чистых устен тому молитвы лишь внятны -
Больше тех добры дела ему суть приятны.
Сколько часто ни молись, он твои обманы
Видит, и вот тяжкие грозят тебе раны».
«Видно, — отвечал старик, — что ум твой по телу
Груб, и не в людях ты рос: так ты врёшь не к делу.
Кроме того, что товар дорог мне приходит
В лавку, сколько, знаешь ли, в подарках исходит
Судье, дьяку и писцу, кои пишут, правят
И крепят указы мне? и сколько заставят
В башмаках одних избить, пока те достану?
Сколько ж даром испою Сеньке и Ивану,
Ходокам и их слугам, что и спят с стаканом?
Неужто ж мне бог велит торговать с изъяном?»
Вымолвив, тотчас меня сбил с двора, молебен
Обещався петь, чтоб бог, каков мне потребен,
Ум даровал, языка отняв половину.
Сосед наш был знатному слуга господину,
К которому в тот же день я пристал слугою,
Дворецкого правил чин; с такою ж душою,
Как прежний хозяин мой, кладывал поклоны.
Знатный его господин, дворянства законы
И преимущство храня, век не суетился
Знать, что в доме делалось; в забавах лишь тщился
И в уборах провождать дни, месяцы, годы,
Ему оставя верстать с расходом приходы.
Богат подданных числом и богат землёю,
Должников всегда водил толпу за собою.
Я господской глупости вначале смеялся,
Пока большую в слуге глупость быть дознался;
Не доволен, что того, все чрез его руки
Проходя, сокровищ часть без опаства муки
Мог большую проводить в свой карман искусно
(Хозяин бо росписи честь думал быть гнусно);
Не доволен, что жена, и дети, и внуки
В парче ходят; дом в Москве, дом, где бы от скуки
За городом погулять, и оба пышнее,
И что не в долг строены — хозяйских прочнее;
Несчетных и малую богатств его долю
Ему оставлять не мог сломить жадну волю;
Купя в дом потребные господский припасы,
Иль дорого, или в долг; в тихи потом часы
Большу часть переносил в дом свой и оттуду
В лавку, где те куплены. На всякий день груду
Мяса с поварни, склянок из погреба кучи,
Из амбаров хлеб таким образом, как тучи
Морские воды в море, кругом водить тщился.
К сему делу с прочими я ему годился;
Но век его не могли плутни утаиться
(Настижет злодеев казнь, хоть хрома тащится).
Пойман в краже, обнажен богатств похищенных,
И видел я уж с сумой детей разоренных
И семью всю хлеб просить в лоскутах обшитых.
Я один из числа слуг его, с двора сбитых,
Хирону — так знатного звали господина -
В дом принят, что был я той премены причина.
Бездетен и без жены, с деревню палаты
Хирон имел, и ещё мнились тесноваты;
Хоть платьем целые три набиты чуланы,
На всякий день новые шил себе кафтаны;
Пространный стол, что семье поповской съесть трудно,
В тридцать блюд, ещё ему мнилось яство скудно.
Народ весь, зная того в государстве силу,
Поутру сквозь тесные передни насилу
К нему кто-кто доступал; просьбы и поклоны
Как Йовиш с неба примал и кивком на оны
Одним весь ответ давал: иль власть свою чая
Тем являть, или, как мню, говорить не зная;
Отродок бо глупости гордость есть конечно.
И подлинно, Хирон мой завирался вечно,
Не смысля, бедный, двух слов сказать к делу складно;
Однако ж толпа льстецов, что с рук его жадно
Рвали сытные куски и большие ждали,
Лишь отворит рот — глаза распялив, зевали,
Всяку речь, сколь ни глупа, хвалить надсажаясь;
Смутны, по его лицу, или улыбаясь,
Готовы, если б то он сказать был намерен,
Признать, что сажа бела и снег собой черен.
Была ль смеху, сам суди, довольна причина,
Примечая иль гостей, или господина?
Но сей большу подал мне, когда в кратко время
Плешиво счастье ему показало темя.
Хирон, что дворецкого своего недавно
За кражу зло наказал, желая жить славно
И мало зная свои сберегать доходы,
Чужим добром дополнял лишние расходы:
Вверену царску казну грабя, полн надежды,
Что он лишь умен один, все люди — невежды,
Дела его распознать или не умеют,
Иль, силы его страшась, открыть не посмеют.
Ездок, что в чужой земле, ему неизвестной,
Видит на пути своём лес вкруг себя тесной,
Реки, болота, горы и страшны стремнины
И, оставя битый путь, ищет пути ины,
Блудит бедно, многие, где меньше он чает,
Трудности и наконец погибель встречает;
Так в течение житья, где предлежат многи
Бедства и страх, гинет тот, конечно, кто ноги
Сведет с пути, где свои расставила вехи
Добродетель, сгладив все опасны помехи.
Хирон оную презрел, и казнь зла наспела;
Вдруг с богатством вся его слава улетела,
И как прежде презирал весь свет под собою,
Так пред всеми ползал уж, низок, головою
Землю бья и подлыми поступки бесстудно
Ища милости у всех. Слаба душа трудно
Средину может держать: в светлый день гордится
Чресчур, и подла чресчур, как небо затмится.
Меж друзьями Хирона Менандр всех любее
Ему был не для того, что был всех умнее,
Ни что лучшие ему знал давать советы,
Но к любовницам носил письма и ответы
И ночные устроял все его забавы.
Дворянин был, не холоп, хоть так мало славы
В должности, что правил он, и тем не стыдился,
Доволен, что всяк к нему с подарком тащился,
Кто у Хирона достать милость был намерен.
Так честь презирается, когда неумерен
Имения властвует глад в корыстных грудях.
К тому ж Менандр (редко бо злонравие в людях
Найдёшь без пары одно) сколь лакомством гнусен,
Столь неблагодарен был. Хироном искусен
Пользоваться в счастии того; как настала
Премена — как бы с ним век дружба не бывала:
Бежал его, все забыв добро и заслуги,
Как обыкли вы бежать липчивы недуги.
? Он в Хироне больше всех укорял и глупость,
И гордость, и, кой ему не свой порок, скупость,
Обнародствуя все, что той объявлял в тайну
Как другу, и тем спеша его гибель крайну, -
Поступок, гнушения не меньше, чем смеха,
Достойный. Всех благих дел главная помеха -
Неблагодарство — вредит и в ком то гнездится,
А для него и тому, кто его чужится.
Скоро утомляются добро делать люди,
Сколь награжденье, что ждут, велико ни буди;
Суди ж, когда в Менандре сходным примечают,
Что, виноград насадив, терние ращают?
Не имеют ли совсем заткнуть свои ухи
К плачу бедных, жалея дать и хлеба крухи.
Менандров я быв слуга, ему утаити
Не хотел, сколь нрав его мне казался быти
Вреден ему и другим, но, речь презирая
Мою, «Не знаешь, — сказал, — ты, в людях какая
Дорога к счастью ведёт. Если хвалить буду
Хирона, или беды за то не избуду,
Иль тех дружбы, что его на место засели,
Век не добьюсь. Хирона уже улетели
Светлые дни; нечего от него уж ждати -
Выжав сок весь, лимон мы обыкли бросати».
И не худо рассуждал; с такими речами,
С таким поступком Менандр полными руками
Встречен от наследника Хироновой власти,
Кой слушал его хулы, как бы сам век пасти
Не мог, ни могла быть речь Менандра подобна
И об нем, — столь мысль людей прельщаться удобна.
Сей новый Менандров друг Ксенон назывался,
Коему и власть и чин высокий достался
В двадцать лет, юность когда и в узде ретива.
Сего уже разуздав богиня плешива,
Ты сам суди, как с одной рыскал на другую
Пропасть, потеряв совсем дорогу прямую.
Часто, смотря на него, я лопался с смеху,
Хоть меня шутом Менандр ему дал в утеху.
Неумерен в похоти, самолюбив, тщетной
Славы раб, невежеством найпаче приметной;
На ловле с младенчества воспитан с псарями,
Век ничему не учась, смелыми словами
И дерзким лицом о всем хотел рассуждати
(Как бы знанье с властию раздельно бывати
Не могло), над всеми свой совет почитая
И чтительных сединой молчать заставляя,
Хотя искус требует и труды и лета.
Пepиерг
Довольно об нем; одна та его примета
Дураком кажет. Своё кто век почитает
Мнение лучшим, в том лбу смысл не обитает.
Скажи, где по нем служил и что ты приметил?
Сатир
От Ксенона я отстав, Милон меня встретил,
Не убогий гражданин, кой знался со мною,
Когда ещё я вино распложал водою.
Наскучил было уж я жить в господском доме,
Где счастье людей растёт на слабой соломе,
Где должен на всякий был день я быть свидетель
Досад, что безвинна в них терпит добродетель,
Где без шуму и без лжи час нельзя пробыти.
Тем Милону рад я был и в службу вступити
Его столь скорей спешил, что муж он казался
Всему свету тих и свят; да в сеть я попался.
Прожил я с ним пять недель, один во всем доме
Слуга, худо кормленый и спя на соломе;
Девка в поварне одна; я с утра до ночи,
Пятерым хозяевам служа со всей мочи,
Надсажался; и снес бы труд, если б стерпети
Мог стропотной семьи нрав. И жена, и дети,
И сам Милон час пробыть без шуму не сильны,
И столь яры у себя, сколь в людях умильны;
Мала вещь, мало словцо — им причина ссоры,
И крик меж собой взнесут, что дрожат подпоры
И стены дома. Добро, если б, меж собою
То чиня, в моих трудах дали мне покою,
Но та беда — ссоры их всегда так кончались,
Что тучи над головой моей разрывались:
Как бы должен за всю их шалость отвечати
Я один и вины их казнь претерпевати.
Однажды, в избу я вшед, нашёл всю в соборе
Семью, горит куча свеч, поп в святом уборе.
Сказал в себе: «Господа собрались молиться,
Посмотрю, страху тут нет, чтоб могли браниться».
Но в тот самый час один из детей, не знаю
Зачем пошед, матерний платок, что при краю
Лежал стола, уронил. Буря тотчас встала;
Отец сперва, потом мать волноваться стала,
И молитвы, и кресты, и земны поклоны
Различно сына ругать не дают препоны;
Винный извиняется, братья заступают,
Ворча, слово за слово ссору подымают,
Шум и гром — уж не слыхать ни чтенья, ни певу.
Поп, видя, что уж пришло дело не к издеву,
Спешит утолять огонь. Ему подражая,
И я прошу перестать, вину представляя
Распри маловажну быть и что тут к молитве,
Где любовь нужна, сошлись — не к брани и битве;
Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;
На попе уж борода и кудри пылают,
И, туша, кричит, бежит в ризах из палаты.
Хозяин за мой совет мне вместо уплаты
Налоем в спину стрельнул; я с лестниц скатился,
Не знаю, как только цел внизу очутился.
Спадшие кудри мои тотчас схватив, роги
Прикрыл и ударился без оглядку в ноги.
Следовал я в дом попов, был ему слугою.
Да что речь распространять, ставя пред тобою
Здесь то того, то сего мого господина?
Куды ни вскинь, я сказал, глаз — везде причина
Смеху довольна у вас. Один безрассудно
Мечет горстью полною то, что отец трудно
Достал богатство ему, и поздно уж плачет,
Недостатки чувствуя. Другой крепко прячет
Кучу денег и над ней с гладу помирает,
Что ни вложит кусок в рот, то цену считает.
Как в красавицу, иной влюбившися в славу,
И, покой и всякий страх презревши, в кроваву
Бежит битву, где иль глаз оставит, иль ногу;
Крив и хром, топчет ещё и к смерти дорогу,
Весел, что печатные собою так вести
Наполнит и будет жить по смерти век с двести.
Хвально идёт, кто опешит к должности усердо
И кто за отечество положит жизнь твёрдо:
Память его честна быть ввеки заслужила;
Но о ком я говорю, не та его сила
В бой тянет; с ума сошед, голу славу ищет
Бесплодно, и без узды конь ретивый рыщет.
? Старик, без зуб, жаркую и в возраста цвете
Жену берет, и сосед ей уж на примете
Прежде свадьбы: гнусная причина бывает,
Что старика, пальцем всяк казав, осмевает,
Что чужие звать его будут отцом дети.
Другой, удаляйся брака, в любви сети
Не умнее впутался, бесперечь вздыхает,
Ночь целую не спит, с глаз, с ума не спускает
Причину язвы своей; весел, скорбен сряду:
Зависит покой его от словца, от взгляду;
Седые кудри свои холит, вьёт и мажет,
Цветными до пят себя тесьмами развяжет,
Песни пишет и поёт; сгорбясь, танцы водит;
В дарах не один мешок в неделю исходит.
Ирис ту же сотерым любовь сулит верну,
Умильно на сотерых зеницу та чёрну
Хитро вскинет и крайком уст приулыбнется;
Вое видят обман — один он, как мышка, гнется
В когтях кошки, но себе льстит, собой доволен.
Макрин весь жёлт, уж оплыл, водяною болен,
Все утро без отдыху с врачами проводит;
Куча зелий ему в рот разных что день входит,
Лишной ествы, острого воздуха боится, -
Но повсядневно Макрин мертов пьян ложится.
Молодик собой, богат, с богатым приданым
Берет бабу в сорок лет, и та несказанным
Самовластием его и дом его правит,
И часто молчать, дрожать пред собой заст
