Гнев воспой, богиня, Ахиллеса,
грозный и губительный, который
стоил столько крови и железа,
что бомжары, стоя под конторой
в очереди к мрачному Аиду,
в сотый раз обнюхали друг друга,
в сотый раз на памятник Атриду
помочилась отчая округа
и, стеклопосуду на обиду
поменяв, завыла как белуга.
Для чего молчал я больше года?
Для того ли, чтобы Илиада
вновь ко мне приставила урода
в центре Александровского сада?
Там, где чем-то тише рукоделья
заняты береза да осина,
тенью друга, как из подземелья,
возникает эта образина,
только стань с глубокого похмелья
с парой пива возле магазина.
Там, пока всему причина — баба,
ветреница, лгунья и подлиза,
производят лошади Зураба
омовенье бешеного низа.
Я пленен фонтанной гигиеной,
деньги, слава, гидра и химера
в чистоте содержатся отменной —
все отмыто в прачечной Гомера.
Вижу некий свет за ойкуменой.
Где-то за Бореем, для примера.
Оттого, что есть всему причина,
на горе, достаточно высокой,
мыслит совоокая Афина,
соревнуя Гере волоокой,
о международном равновесье, —
ревностью к учению пылая,
засвищу в родное поднебесье
соловьем, воспитанным на лае,
о русоволосом Ахиллесе,
о русоволосом Менелае.
И о том, что жизни настоящей
в предстоящей жизни будет много,
сребролукий, далекоразящий
возвестит плейбой в наряде бога.
На суде Париса некий послух
в облике моем, бронзоволицый,
скажет, что устал сидеть на веслах
в море, где летят из-за границы
ослепить пигмеев малорослых
журавли, эпические птицы.
2001
