Эх бы кабы мне бы орлом бы стать, эх бы кабы мне бы умом блистать, эх бы кабы мне бы такую стать, эх бы кабы мне бы слова листать, эх бы кабы мне бы орлом бы жить, эх бы, кабы в небе бы мне блажить, эх бы кабы мне бы себе служить, эх бы кабы мне бы в лучах кружить, эх бы кабы мне бы орлом лететь, эх бы кабы мне к тебе не хотеть, эх бы кабы мне бы ну хоть на треть от свободы этой не умереть
А была бы я красоткой неукротимой, чтобы все вокруг шарахались от меня, не носила бы в пакете за два с полтиной голубые бледнокожие пельменя, и господь бы каждый день не давал мне по лбу, мол, сиди, учись, не рыпайся, не твое, не готовила бы кашу, не мыла пол бы, не придумывала бы сказки про «мы вдвоем». А у нас сегодня небо тряпицей синей, носовым платком, раскинутым гамаком, а была бы я чудесной, была б красивой, с хохолком, смешным, щебечущим говорком, а была бы я невинной такой мадонной, нежной-нежной, как животики у щенков, а у нас сегодня небо на пол-ладони, чтоб прижаться обгоревшей босой щекой. И меня убило, вывернуло, накрыло, изоляция сгорела, спасайся, кто. А была б я просто ласточкой чернокрылой — я бы спряталась в рукав твоего пальто.
Мы смеялись с тобой и не спали с тобой до колик, запах дыма, две царапинки на руке, на кого же ты покинул меня, соколик, в воробьином, аскорбинном моем мирке? И теперь осталось лишь приникать к экрану, собирать осколки буковок и камней, я так долго муштровала свою охрану^, что теперь она не пустит меня ко мне. Ты исчезнешь, и никто тебя не догонит, может, только попрощается кто-нибудь, уезжаешь, я бегу за твоим вагоном, и пишу тебе по воздуху: «Не забудь».
Столько снега в эти майские навалило, просто Дед-Мороз, вставай, открывай карман, а была бы я изящной и говорливой, ты мне слово, я тебе — золотой роман, а была бы я леском, земляникой-клюквой, шелковистой тонкой травушкой до колена, умудрилась проиграть — так не щелкай клювом, а возрадуйся, что вроде не околела. А была бы я летучей, была бы ловкой, а была бы… время лопнуло, истекло. Только ласточка-растрепанная-головка догоняет, бьется крыльями о стекло.
А была бы я глубокой, была б бездонной, не насытиться, не выжить, не отворить… Абыла бы я мадонной… была б мадонной — вот тогда б, наверно, стоило говорить. Под крылом усталым звонко щебечут рельсы, стрелки-стрелки, лес качается по бокам, ты живи, мой милый, просто живи и грейся, и рисуй мне псевдографикой облака. Мокнет ласточка, покрьшшись гусиной кожей, а столица обнимает, в жару, в пылу, открываешь дверь, довольная дрыхнет кошка, десять перышек рассыпано на полу.
Муррр, хороший мой, и небо на пол-ладони, мурр, Москва смеется тебе в глаза, муррр, живи спокойно, я не мадонна, муррр, мой милый, что тут еще сказать.
