Загляните в любую Зоологию и всмотритесь в изображение гиены.
Ее заостренная книзу мордочка не говорит ни о лукавстве, ни о подвохе, ни, тем менее, о жестокости, а представляется даже миловидною.
Это хорошее впечатление она производит благодаря небольшим глазкам, в которых светится благосклонность.
У прочих острорылых -- глаза чистые, быстрые, блестящие, взор жесткий, плотоядный; у нее -- глазки томные, влажные, взор -- доброжелательный, приглашающий к доверию.
У ксендзов такие умильные глаза бывают, когда они соберутся, ad majorem Dei gloriam [к вящей славе божией (лат.)], в совести у пасомого пошарить.
Или вот у чиновников, которым доверено, под величайшим секретом, праздничные наградные списки набело переписать, и они, чтобы всех обнадежить и, в то же время, государственную тайну соблюсти, начинают всем одинаково улыбаться.
Кто бы подумал, что это изображение принадлежит одной из тех гиен, о которых с древних времен сложилась такая нехорошая репутация?!
Древние видели в гиене нечто сверхъестественное и приписывали ей силу волшебных чар.
Этот взгляд на гиену, в значительной мере, господствует и поныне между аборигенами тех стран, где привитают эти животные.
Судя по рассказам Брэма, местные арабы верят, что человек сходит с ума от употребления мозга гиены и что колдуны пользуются этим, чтобы вредить ненавистным им людям.
Мало того: арабы убеждены, что гиены не что иное, как замаскированные волшебники, которые днем являются в виде людей, а ночью принимают образ зверя, на погибель праведных душ.
Очевидно, россказни эти столь же мало правдоподобны, как и та басня, которую я слышал от одной купчихи в Замоскворечье:
Знаю-де я гиену, которая днем в человеческом виде дорогих гостей принимает, а чуть смеркнется, берется за перо и начинает -- в гиенском образе -- "газету писать"..." Какой вздор!
Впрочем, о полосатой гиене Брэм отзывается довольно снисходительно, хотя, разумеется, особенных добродетелей за ней не видит.
Но ведь у зверей вообще ни добродетелей, ни пороков не водится, а водятся только свойства.
Самый вой полосатой гиены, по свидетельству Брэма, далеко не так противен, как рассказывают, -- и нередко он забавлялся, слушая его.
Наоборот, вой пятнистой гиены имеет, действительно, характер "какого-то ужасного хохота, который всякой верующей душе, с живым воображением, легко приписать дьяволу и его адской компании".
Так что ежели, читая, например, куранты, вы слышите страшный хохот, "который можно приписать дьяволу", то знайте, что он принадлежит пятнистой гиене и что эта разновидность гиены есть самая опасная и ненавистная из всех.
Об этой гиенской особи у Брэма никаких сведений нет, но нужно вообще заметить, что его рассказ о гиенах несколько спутан.
И, очевидно, эта спутанность происходит именно оттого, что тип гиены-оборотня как будто ускользнул от него.
К счастию, он не ускользнул от той замоскворецкой купчихи, о которой я упомянул выше и которая, положительно, видела такую гиену собственными глазами.
-- Посмотреть на нее -- милушка! -- рассказывала она, -- а как начнет она хрюкать да хохотать... хохочет-хохочет, да вдруг как захныкает...
Господи, спаси и помилуй!
Тем не менее нет сомнения, что именно эту разновидность имеет Брэм в виду, когда говорит, что гиены обладают отвратительно резким голосом, издают противный запах и при еде поднимают такое кряхтение, крик и хохот, что суеверным людям вполне естественно кажется, будто беснуются все черти ада.
Сверх того, эта гиена нападает только на слабых, спящих и беззащитных (а конечно, еще того лучше, коли жертва связана) и, кроме того, нередко заходит днем в дома и уносит маленьких детей.
Вообще дети -- любимое лакомство гиены-оборотня.
Ночью она забирается в жилища мамбуков (одно из кафрских племен), проходит мимо телят, не трогая их, и из-под одеял спящих матерей утаскивает детей.
Изловить живую гиену не особенно трудно, и потому содержатели зверинцев довольно дешево приобретают их и в клетках показывают публике.
Заключенная в клетку, гиена по целым часам лежит на боку, как колода, потом вдруг вскочит, смотрит невыразимо глупо, трется об решетку и от времени до времени заливается хохотом, который пронизывает до мозга костей.
За всем тем, по свидетельству того же Брэма, насколько гиена ехидна, настолько она и труслива.
Однажды случилось ему заночевать в компании на берегу Голубой реки, как вдруг, вблизи самого костра, появилась гиена и затянула свою раздирающую песню.
Однако ж, стоило собравшейся компании, в ответ на эту песню, захохотать, как незваная гостья испугалась и немедленно бежала.
В другой раз, в городе Сенааре, возвращаясь в полночь из гостей,
Брэм в одной из городских улиц встретил порядочное стадо гиен.
Но одного камня, брошенного в них, было достаточно, чтобы разогнать все стадо.
Гиен можно даже приручать.
Удовольствия, конечно, это занятие доставить не может, но, в видах подробнейшего исследования нравов этого животного, подобные попытки не бесполезны.
Достигается приручение довольно легко: стоит только чаще прибегать к побоям и к купанью в холодной воде.
Прирученные таким образом гиены, рассказывает Брэм, завидевши его, вскакивали с радостным воем, начинали вокруг него прыгать, клали передние лапы ему на плечи, обнюхивали лицо, наконец поднимали хвост совсем прямо кверху и высовывали вывороченную кишку на 1Ґ -- 2 дюйма из заднего прохода.
Одним словом, человек восторжествовал и тут, как везде; только вот высунутая кишка -- это уж лишнее.
А впрочем, видеть радость гиены... это тоже в своем роде...
Но что же означает вся эта история и с какою целью она написана?" -- быть может, спросит меня читатель. -- А вот именно затем я ее и рассказал, чтобы наглядным образом показать, что "человеческое" всегда и неизбежно должно восторжествовать над "гиенским".
Иногда нам кажется, что "гиенское" готово весь мир заполонить, что оно и одесную, и ошую распространило криле и вот-вот задушит все живущее.
Такие фантасмагории случаются нередко.
Кругом раздается дьявольский хохот и визг; из глубины мрака несутся возгласы, призывающие к ненависти, к сваре, к междоусобью.
Все живое в безотчетном страхе падает ниц; все душевные отправления застывают под гнетом одной удручающей мысли: изгибло доброе, изгибло прекрасное, изгибло человеческое!
Все, словно непроницаемым пологом, навсегда заслонено ненавистническим, клеветническим, гиенским!
Но это -- громадное и преступное заблуждение.
Человеческое" никогда окончательно не погибало, но и под пеплом, которым временно засыпало его "гиенское", продолжало гореть.
И впредь оно не погибнет, и не перестанет гореть -- никогда!
Ибо для того, чтобы оно восторжествовало, необходимо только одно: осветить сердца и умы сознанием, что "гиенство" вовсе не обладает теми волшебными чарами, которые приписывает ему безумный и злой предрассудок.
Как только это просветление свершится, не будет надобности и в приручении "гиенства" -- зачем? оно все-таки не перестанет смердить, да и возни с приручением много, -- а будет оно само собой все дальше и дальше удаляться вглубь, покуда, наконец, море не поглотит его, как древле оно поглотило стадо свиней.
Dixi
Я высказался (лат.)].
