Часть 1 Манси Юра
Окончив все дела в Магнитогорске,
под ручку с беспокойною судьбою,
поехал я в неведомые дали
и вышел утром в маленьком посёлке
с названием Вижай. У речки Лозьва.
Таёжный край в безбрежной глухомани
освоен здесь людьми из рода манси -
красивым, удивительным народом.
И к Юре, низкорослому мужчине,
я в гости напросился на недельку.
На Лозьву днём ходил ловить налимов,
а вечером за чаем, рюмкой водки
с волненьем слушал юрины рассказы
о странностях таёжно-дикой жизни,
о встречах с росомахой и медведем.
И как-то после рюмочки, расслабясь,
убрав глаза в таинственном прищуре,
поведал мне охотник по секрету
о том, что он услышал от соседа
умершего от приступа. Недавно.
Сосед его был славным зверобоем.
Знал лес и горы, как свои карманы.
И вот, однажды, осенью глубокой,
капканы проверяя в дальней чаще,
он ногу подвернул и задержался.
Стемнело. На скалистом перевале
нашёл он неприметную пещеру.
Пролез в неё и, сняв с себя одежду,
решил там развести костёр для чая,
но, чиркнув спичкой, замер от испуга.
На каменном, замшелом постаменте,
в обломках древних ваз и медных чашек
стояла Баба в сумрачном сиянье -
отлитая из золота фигура -
изящная, красивая Богиня…
Часть 2 Вепрь
Четвёртый день идём мы с манси Юрой
в глухой рассвет, в таинственные дебри
гнилых болот, коряжных буреломов.
Глотаем дым костров с душистым чаем
в живой глуши таёжного безмолвья.
Я долго уговаривал вогула
свести меня к таинственной пещере.
Терпеть готов был трудности похода,
молчать всю жизнь о месте этой Бабы.
В конце концов охотник согласился.
Прекрасен август в праздничном уборе:
густые мхи лежат в сосновых шишках,
в пахучем, бирюзовом разнотравье
таёжная уральская природа
красуется в коврах из жухлых листьев.
Решив в обед свежатинки отведать,
проворный манси снял с плеча винтовку
и, след кабаний в чаще обнаружив,
велел мне не мешать добыче зверя,
а влезть на старый кедр и умолкнуть.
Огромный вепрь вышел на тропинку -
в седом загривке точно выше метра -
и видел я как в схроне манси Юра
притих, прижался к сучьям у коряги
и выстрелил в упор жака'ном в зверя.
Но, видимо, ушла с руки удача.
Кабан упал, но тут же изловчился
и бросился рывком на манси Юру,
хрипя, рыча, мотая головою
с огромными, кровавыми клыками.
Ножом несчастный манси отбивался,
но тщетно бил в броню смолистой шерсти.
И грыз его секач огромным рылом,
топтал его копытами свирепо,
клыками рвал ещё живое тело.
Часть 3 Перевал Дятлова
Растерзанного, сгорбленного Юру
я скорбно уложил на кучу хвои,
укрыв поверх походным одеялом.
И, булькая кровавою слюною,
он тихо произнёс мне на прощанье:
«Возьми в котомке свиток-берестянку.
Сосед отдал. Там карта-зарисовка.
В ней путь указан стрелками до места.
Нашёл? Теперь сними тихонько с шеи
шнурок из кожи с жёлтою монетой.
У Бабы Золотой из той пещеры
сосед забрал бездумно этот златник.
Поэтому скончался в страшных муках,
но взял с меня торжественную клятву,
что я верну монету с покаяньем».
Могильный холм оставив за спиною,
с походным рюкзаком, с запасом пищи,
с монетой золотой на грязной шее,
с потёртой картой в чёрточках-рисунках,
я двинулся вперёд. Навстречу тайне.
По топям, по лесному бездорожью,
распугивая зайцев и тетёрок,
лишь изредка сверяясь с берестою,
но больше ориентируясь по солнцу,
я вышел к Отортен-горе на карте.
Там скорбный знак на каменном утёсе:
«Их было девять». В бронзе дата, профиль.
На склоне, кроме дятловцев, пустынно.
И ввысь перекрестившись, осторожно,
я быстро стал готовиться к ночлегу.
В глухую полночь вспыхнул шар на небе.
Огромный, грозный, в ярких переливах.
Слепящий луч пронзил меня с жужжаньем
и мозг взорвал гудящей, сильной болью.
Всё бросив, босиком, я вниз помчался.
Часть 4 Золотая Баба
Без карты, без еды и без винтовки,
травою обмотав босые ноги,
едва живой, с разбитой головою
я брёл сквозь мглу морозного тумана
в бескрайность, в никуда, навстречу смерти.
Сменялись дни и ночи в серой мути.
Голодный, грязный, с дикими глазами,
израненный, искусанный мошкОю,
я шёл и шёл, сгрызая с кочек клюкву
и влагу жадно слизывая с листьев.
Теряя в полудрёме свет рассудка,
вбивая в каждый шаг остатки воли,
как зверь перепоясанный инстинктом,
ногтями расцарапывая землю,
я вполз однажды в тёмную пещеру.
Смешав лохмотья с прелою травою,
в последний раз решив костром погреться,
я чиркнул в мох оставшеюся спичкой.
И вдруг сквозь дым от вспыхнувших травинок
увидел рядом бабу. Золотую.
Она стояла в сумраке пещеры
на каменном, замшелом постаменте
в обломках ваз и куче медных чашек,
как древняя, изящная богиня.
Глазами были синие сапфиры.
Не веря в сказку, думая, что глюки,
я тёр виски, щипал себя за уши,
но Баба Золотая всё стояла
в дыму костра, огнём переливаясь.
И понял я: свершилось-таки чудо.
Сняв с шеи манси-юрину монету,
беднягу вспоминая добрым словом,
я Бабе положил её под ноги.
И тут проход в пещеру заслонился.
Я обернулся. Там стояла Йети…
Часть 5 Йети
А взгляд! То на меня, то на монету.
Опять, то на меня, то на монету.
Затем ко мне шагнула осторожно,
дыхнула на костёр морозным паром
и я мгновенно рухнул, без сознанья.
Был, видимо, с неделю в лихорадке.
Но каждый день я чувствовал заботу:
то тело мне приятно растирали,
то кашицей кормили из грибочков,
то ягодной водой поили на ночь.
Проснулся я погожим ранним утром.
В углу стояла Баба Золотая,
а рядышком с богиней, на подстилке,
ну, очень уж похожая на Бабу,
с улыбкой на лице, дремала Йети.
Потом мы день друг на друга изучали.
Глаза её резные, как у серны,
но с красной поволокой, с глубиною,
смотрели на меня, то с беспокойством,
но чаще с любопытством и волненьем.
Её изящно-стройная фигура
была покрыта мягкой, светлой шёрсткой,
такой же, как у плюшевого мишки.
А в ней виднелись розовые груди.
Красивые, тугие, небольшие.
Ночами спал я к Йети прижимаясь.
А днём она давала мне похлёбку,
готовила отвары из кореньев,
прикладывала листики на тело
и что-то всё мурлыкала тихонько.
Примерно через месяц, выдав каши,
повесив вновь на шею мне монету
и как-то грустно чмокнув прямо в губы,
пошла со мною Йети по тропинке
и к лодке привела на речке Лозьва.
Эпилог
Окончен путь. Доплыл я до посёлка.
Едва живой. Уставший, но счастливый.
Поведал всем о смерти манси Юры.
Ни слова не сказал про шар с огнями,
про Бабу, про прекраснейшую Йети.
Прошло лет пять. И в Североуральске
увидел я охотников с Вижая.
Они мне рассказали, что встречали
у дятлопереваловских нагорий
следы от Йети. Йети шла с ребёнком.
Тоскливыми, пустыми вечерами
сижу я, будто с Юрой, за бутылкой
и грею в пальцах жёлтую монету.
В окне - Луна, как Баба Золотая.
А в сердце - поцелуй прощанья с Йети.
