В пятницу, во время джумы, собралось в мечети народу видимо-невидимо.
Мулла взошёл на возвышение и стал проповедовать о житейской мудрости.
Тему для проповеди он почерпнул из китаба.
Между прочим, он сказал, что по выражению лица можно узнать мысль человека, а по некоторым приметам умён ли он или глуп.
Берегитесь, правоверные, заключил мулла, рыжебородых: у них немного ума!
Но если рыжебородый отпустил длинную бороду, длиннее того, сколько можно захватить в кулак, он непременно сделает какую-нибудь глупость!'
Случилось так, что в мечети присутствовал правоверный с длинной рыжей бородой.
Сердце его дрогнуло, когда он услышал слова муллы.
Неужели, думал он, слова эти относятся ко мне; к тому же мулла, распространяясь насчёт рыжебородых, всё как будто посматривал в мою сторону как будто словами и жестами указывал на меня'.
С тяжёлыми думами он вернулся домой:
Ну-ка, посмотрю я в зеркало, длинна ли моя борода'.
Посмотрев в зеркало, он с нетерпением схватил себя за бороду, и о ужас! между пальцев торчат длинные космы его рыжей бороды!
Долой её, долой, а то меня, чего доброго, и впрямь примут за глупца!' Ножниц под рукой не было: он бросился к очагу, желая обжечь торчащую между пальцами бороду.
Бороду-то он обжёг, но при этом опалил себе всё лицо.
Ах, какой я дурак! крикнул несчастный.- Неужели мулла прав Не может этого быть.
Пойду по белу свету: наверное, найду где-нибудь рыжебородого глупее меня!'
Сказано сделано.
Поплёлся рыжебородый куда глаза глядят.
В одном ауле на площади он наткнулся на рыжебородого и сильно ему обрадовался.
Дай-ка, подумал он, расскажу ему о своём приключении; что он на это скажет '
Подходит он к нему, поздоровался и стал ему рассказывать о том, как он, обжигая бороду, опалил всё лицо.
Незнакомец усмехнулся и как бы в утешение говорит ему:
- Со мной было ещё лучше: у меня была корова с закрученными рогами.
Вздумалось мне как-то просунуть между рогами голову.
Голова-то пролезла ничего себе, надавил только немного виски, но назад её вытащить нельзя!
Что я ни делал, ничего не помогает: не лезет ни туда, ни сюда!
Наконец корова испугалась; подняла хвост и давай со мной носиться по аулу.
Я болтаюсь беспомощно; кричу от боли, так как корова своей головой меня безжалостно подбрасывает вверх, а к довершению досады, кто меня ни увидит, тот покатывается со смеху.
Люди стоят у своих домов и хохочут.
Наконец надо мной сжалились: поймали корову и стали меня вытаскивать из тисков.
Но не идёт дело!
Пришлось отпилить рога, и тогда только меня освободили.
Что же это такое
- Правда, ответил наш старый знакомый, твоя глупость почище моей.
Пойдём теперь вместе, не найдём ли где-нибудь рыжебородого глупее нас обоих
Тот согласился.
Плетутся оба глупца в ближайшее торговое местечко, утешаясь мыслью, что, наверное, найдут того, кого ищут.
Придя в местечко, они разинули рты от удивления: везде каменные дома и богатые лавки!
Глазеют они по сторонам, как вдруг какое счастье!
На крылечке, под навесом, ходит рыжебородый и покуривает трубку.
Богат, видно, очень, но лицо у него обезображено: нос как бы приплюснутый, а на щеке рубец.
Что с ним такое думают путники.
Видно, это от глупости!
Давай-ка ему расскажем о наших неудачах!
Что он на это скажет '
Подошли они к богатому незнакомцу, вежливо поздоровались и стали ему рассказывать о приключениях с бородой и между рогами коровы.
Богач лукаво улыбнулся и говорит:
- Всё это вздор: со мной было ещё лучше.
Слушайте и утешайтесь!
Взобрался я как-то на второй этаж своего дома, приподнял окно и стал забавляться тем, что плевал на проходящих нищих.
Не знаю, каким образом задвижка окна отодвинулась: окно вдруг опустилось и своей тяжестью приплюснуло мне нос.
Носа как не бывало!
К моей досаде, все хохочут; не пожалел никто, даже и жена!
В другой раз было ещё почище.
Выбрали меня односельчане в кадии.
Как я ни отказывался, пришлось согласиться.
Говорили, что выбирают меня за мой ум, а мне и невдомёк, что им нужно было моё богатство.
Полон дом софт-мальчиков, но плохо слушаются, проклятые!
Пришлось куда-то уехать по делу, а софты-бездельники, зная, конечно, что я недалёк умом, сговорились с женой, чтобы надо мной посмеяться.
Приезжаю домой, как вдруг все в один голос: ах, как ты изменился, кадий!
Жена с участием спрашивает, не болен ли я.
Я сдуру поверил и, понурив голову, отправился в свою комнату, чтобы хоть немного прилечь.
Мне, право, так и казалось, что мне чего-то недостаёт.
Все меня сочли за больного.
Позвали азэ, а тот не велел принимать пищи; говорит:
Объелся!' Голод меня донимает страшно, и я уже думаю о том, чтобы наложить на себя руки.
Жена всё меня унимает и, уходя, по забывчивости как будто, оставляет яйцо, очищенное от скорлупы; как видно, сама собиралась полакомиться или, может быть, хотела меня побаловать лакомым кусочком, но так, чтобы этого не видел строгий азэ.
Мучимый голодом, с жадностью я набросился на яйцо.
Лишь только успел его вложить так-таки целиком в рот, как вдруг вбегает азэ.
Я испугался: проглотить яйцо ещё не успел, а выбросить побоялся: уж больно строг был азэ!
Так оно и осталось во рту.
Азэ на меня набросился:
Что это у тебя за шишка Ай-ай, это чума!' Не успел я оглянуться: он вынул инструмент, в мгновение ока сделал на щеке надрез и с торжеством вытащил яйцо!
Прибежали тут софты; явилась и жена.
Мне больно, а они заливаются со смеху.
Вот откуда этот у меня рубец!
После ваших глупостей моя будет третья и четвертая.
Кто из них был глупее Путники не пошли уже дальше.
Они наконец поняли, что глупцов хоть пруд пруди: дураков не сеют, не жнут, а они сами родятся.
