«Так и знала, что это плохо кончится! Он меня с ума… Ой, нет! Или в могилу. Да при чем тут я!? Господи, лишь все хорошо закончилось!»
Не уберегла бабка внука… А она ещё ворчала на сына, что вызвали её с другого конца страны присмотреть за взрослым парнем. Пока родители в заграничной командировке. Звонок заведующей детсадом как гром среди ясного…
Надо звонить - бить во все колокола – выручать надо парня. Общими усилиями, всем вместе.
У нее в душе поселился холодный ужас. Что-то, застрявшее глубоко внутри мешало ей дышать. Вот уже третью ночь Люба не могла ни есть, ни спать. Машинально делала какие-то дела. Ходила, как сомнамбула по квартире из угла в угол. Иногда, резко очнувшись, замечала, что прошло несколько часов, а она и не заметила как.
«Что же это я? Надо же что-то делать. Делать что-то срочно надо!
Как легко они ставят диагноз! Так хотелось посмотреть в глаза той докторше. Бог ей судья! Скольким парням может жизнь сломать.
Такого зайчика за решетку отделения психбольницы строжайшего режима…
Может быть, надо было поскандалить, потребовать главврача. Ага, в истерике биться… Чтобы и меня забрали. Вон даже с санитарами разговаривала – мороз по коже. Понятно, что они всякого навидались, от них этим всяким, аж, несет. Старший из них мне полицая из военных фильмов напомнил. Как объяснить не знаю – но, вылитый полицай. Хотя им не позавидуешь. И со мной он так уважительно, сочувственно даже. Целую лекцию о вреде пьянства прочитал. Петька–то вряд ли слышал, а я прониклась.
Бедный люди, бедные мы все, брошенные на произвол. И ведь никто не застрахован. Я-то знаю, что он нормальный. А доказать невозможно. Не слушают. Попался – больной!
Это же ужасно – в тюрьму, чтобы забрать человека, нужно ему предъявить какое-то обвинение, напомнить о его правах. Может несколько звонков сделать, вызвать адвоката. А здесь – как в позапрошлом веке. Никаких прав, никакого человеческого отношения. Будто и не человек уже».
В ней с новой силой вспыхнуло возмущение. «Видишь ли, они ошибаться не могут! С одного взгляда определяют – кого срочно надо изолировать от общества. Да таких врачей надо изолировать от больных. Несколько человек ошибочно отправил в дур.., ой! Лишать лицензии, диплома, права приближаться к…». Кольнуло воспоминание о той камере. Зарешеченное окошко в металлической двери…
Петька, босой, полураздетый, на сером во вмятинах бетонном полу, по привычке съежившись на корточках и поджав колени к подбородку, сидит, чуть раскачиваясь из стороны в сторону и погрузив растопыренные пальцы в распущенные по плечам взлохмаченные патлы. Несет, как из общественного туалета. Понятно, почему дежурный врач не хотела говорить, где он сидит. Мол, зрелище не для слабонервных… Только для слабоумных?
Слева от него на скамейке в полном самозабвении, словно труп, лежит неопределенного возраста мужик в рванье. У самых Петькиных ног валяется еще один такой же. Но этот катается по полу и стонет. Она с напряжением наблюдала за ним – вот –вот Петьку с ног собьет.
«Петь, ты меня слышишь?» В ответ глухой голос, с усилием: «Слышу». «Ты узнаешь меня? Я – бабушка Люба». «Узнаю. Потом, все потом… Голова.». В горле встал комок. Она кинулась опять к врачу в приемное отделение.
Это же недоразумение. Надо все объяснить, и внука тут же выпустят. И она повезет его домой. Он вымоется в ванне, выспится. И всё закончится.
«Почему он здесь? Объясните мне, наконец! Я хочу его забрать» - ей хотелось встряхнуть врачиху за плечи, чтобы скорее получить ответ и избавиться от всего этого кошмара.
«Вы не можете этого сделать. Он невменяем. У него серьезный диагноз. Вот приедет бригада – с ними и разговаривайте».
«Как же он невменяем, если он меня сразу узнал и говорит нормально?»
«Его забрали с территории детского сада. Он ползал на четвереньках, ел траву и приставал к детям» - она произнесла это так важно.
Она даже хмыкнула: «Ну и что? Он с детства любит валяться на траве. Ну и траву иногда ест – говорит, что в ней витаминов больше, чем в овощах. Это на самом деле так… Ой, а с детьми он любит играть. Он совсем – совсем безобидный!».
«Да? Ну, в этом вы попробуйте убедить милиционеров, которые его забирали!»
Но Люба воодушевленно продолжала: «И только-то? Это же ерунда. Из-за этого не могут забрать человека в псих... Надо же выяснить!
Позвоните вашему врачу, пусть она вернется. Я с ней поговорю. Мы ей заплатим за вызов. Она же могла ошибиться в диагнозе».
«Наш врач не может ошибиться!» - с апломбом заявила врач и в глазах ее сверкнула сталь.
«Господи, что же делать? Что делать?» Она побежала к клетке.
Внука не было. Она поняла, что слева в конце стены есть какая-то ниша, наверное, он туда спрятался. «От меня, чтобы не напрягала». Она несколько раз позвала его. Не дождавшись, опять бросилась к двери приемной.
«Пожалуйста, свяжите меня с кем-то из руководства больницы. Я хочу взять его на… на поруки. Он же не преступник» - она не могла, не хотела поверить, что ничего нельзя сделать.
«Да вон уже бригада оформляет на него документы». Люба выглянула в коридор и увидела у стены внука. Волосы растрепаны, ноги босы.
Сердце у нее ёкнуло. «Петя, а где куртка? Все документы. Паспорт, недавно восстановленный. Деньги. Неужели он вчера получил расчет? Боже!
«Петенька, родной, ты меня узнаешь?» - голос ее дрогнул.
«Узнаю». Он смотрел на нее, узнавал ее. Но… ничего не помнил. Санитар взял его под руку. Она вскрикнула: «Почему я не могу его забрать домой?»
«Мы должны его отвезти в больницу. Если врач решит, что он здоров, то недельки через две – три его отпустят».
«Как это, через две-три?» У нее перехватило дыхание. И в то же время она почувствовала, что спорить бесполезно. Что надо как-то принять то, что произошло и перестраиваться на ходу. Чтобы не упустить любой возможности.
Уголовная у них… А человеческая ответственность у них есть, у этих врачей? Или это не совместимо?
Она чуть не впервые в жизни почувствовала себя перед чем-то совершенно непреодолимым, с чем невозможно справиться. Во всяком случае, без подготовки. «Ладно, лишь бы не навредить ему, мальчику моему. Господи, до чего же он… Как же он целую ночь при десяти градусах, на улице! Раздетый! Босиком!
Санитар, держа в одной руке листы бумаги, другой взял Петьку за плечо. Она подлетела, словно подхваченная ветром, и, запрокидывая голову, снова попыталась что-то объяснить. Тут же поняла, что бесполезно. И, твердо глядя в бесцветные жесткие глаза, почти вплотную подойдя к человеку, от которого сейчас, может быть, зависела судьба внука, спокойно и внушительно сказала: «Я поеду с ним». И тут же просительно добавила: «Это можно?» Мужчина ответил не сразу. Оценивающе посмотрел на «больного», на вид хрупкого подростка, стоящего с отсутствующим видом с ним рядом, на маленькую пожилую женщину с кротким выражением лица, но с настойчивым взглядом. Милостиво разрешил: «Поезжайте. Без удобств, учтите».
Они втроем дружно зашагали к машине скорой помощи. Поддерживая Петьку с двух сторон под руки.
Клиента посадили на каталку. Она села рядом на край скамьи. Всю дорогу гладила его по спине, и это движение ее саму успокаивало. Пока она с ним, не может случиться ничего плохого. Да и вообще, он такой безобидный, беззлобный. За что его так? Это же недоразумение, вот – вот все выяснится.
«Петь, ты расчет получил?» - затаив дыхание, Люба ждала ответа. Неужели его еще и ограбили? Он должен был вчера получить деньги на всю бригаду столяров.
Внук посмотрел на нее сбоку немного странным, но уже не таким туманным взглядом. «Нет, заказчик уехал за город». «Слава Богу!» Она вздохнула полной грудью – хоть одна проблема долой.
«Что случилось? Что ты помнишь?» - она говорила с ним, как с маленьким ребенком.
Петька помолчал, опять покосился на нее: «Я думал, ты расскажешь».
«Позвонили из детского сада… Совсем рядом с нашим домом… Они вызвали милицию, а та…». Она запнулась, прикидывая, стоит ли при санитарах? Продолжила: «Ты ел траву и приставал к детям. Без верхней одежды, босой, без документов».
Не удержалась от восклицания: «Ох, только что ведь паспорт восстановил. В третий раз! Ну, беда!» Хотя, что это была за беда по сравнению…
«Врач, говорят, тебе диагноз поставила какой-то жуткий, никак не могу запомнить это слово». Санитар произнес за нее, и она тут же опять забыла.
«А что это?» Петька обратился к старшему санитару, который сидел напротив. Она потом вспомнила, что вначале тот напряженно следил за каждым движением подопечного.
Клиент явно приходил в себя. Санитар-водитель сделал умное лицо и прочитал лекцию о вреде алкоголя. Сам он ни-ни. С тех пор как с сыном несчастье случилось на этой почве. А теперь еще и насмотрелся. Подал голос второй санитар, что сидел спиной к водителю: «А я только по праздникам. Очень большим». Люба с воодушевлением поддержала: «Вот это хорошо. Вот это правильно. Но вы знаете, он не пьяница и не наркоман. И больных у нас не было». Опять похолодело внутри: «А Валя, она в молодости, примерно в таком же возрасте лечилась. А может, тоже с диагнозом поторопились – потом ни разу рецидивов не было».
И твердо повторила: «В роду никого психически больных не было».
Санитары на это никак не отреагировали. Слыхали видно и не такие отмазки, как сказал бы Петька.
Машина ехала быстро. Пробки объезжали дворами. Торопились.
Въехали во двор. Распахнулись двери: «Выходите». Вот тут по-настоящему сдавило грудь. Что-то здесь ждет? Она все еще не отделяла его от себя. Ей хотелось идти с ним дальше и дальше. Куда угодно. Только бы не упускать из виду.
Миловидная женщина средних лет поторопила их войти: «Вы кто больному?» «Я (у нее чуть не вырвалось «мать») бабушка». Она строго посмотрела на женщину и вытянулась в струнку, чтобы казаться повыше ростом и повнушительнее – вдруг той родство покажется недостаточно близким.
Тут Петька почти нормальным голосом спросил: «А в туалет можно?»
Сестра очень внимательно посмотрела на него. Оценивающе на бабушку. Показала рукой в угол на приоткрытую дверь. «Присмотрите за ним. Дверь не закрывать!»
Дежурный доктор, совсем молоденькая девчонка, задавала вопросы. Бабушка радовалась совершенно четким ответам внука. Вот видите, хотелось сказать ей, он совершенно нормален.
Правда, на все её попытки что-то выяснить о дальнейшей судьбе парня, врачиха отвечала: «Я только дежурный врач, я оформляю поступление. Все вопросы к лечащему доктору. На отделении».
Она смирилась с тем, что до утра его, очевидно, оставят. А там она пойдет к доктору, к заведующему, главврачу…
«Скажите, а завтра я смогу поговорить?» «Через два дня приемный день –пожалуйста. Нельзя приносить …».
Она сделала глубокий вдох. И никак не могла выдохнуть. Наконец, у нее вырвалось жалобное: «Как, через два? Он… Он же здоров, вы же видите!»
Все трое быстро переглянулись. Медсестра, которая встречала их первой, воскликнула: «Доктору виднее. Да что вы волнуетесь! У нас лучшая больница в городе. Мы завтра будем переходящий вымпел получать. К нам все просятся. Из других больниц». В ее голосе звучала святая убежденность в своей правоте.
«Проходите, мыть его будете. Какой грязный! Где же ты валялся-то, а? «Она брезгливо посмотрела на черные от грязи ноги, руки. Длинные, ниже пояса, волосы сбились в комья.
Они втроем прошли в санкомнату. Петька разделся догола. Вот уж, действительно, зрелище не для слабонервных…
В дальнем конце огромной пустой комнаты с кафельным полом хрущевских, да может и дореволюционных, времен стояли две огромные ванны. Ровесницы пола.
Петька сидел, скрючившись, на дне ванны и стучал зубами. В комнате было студёно. Вода шла из крана тоненькой чуть теплой струйкой, но было не до мелочей. Медсестра насыпала ей в ладошку порошок (ой, стиральный?!). Она тщательно, несколько раз вымыв волосы (от вшей и блох, как сказала сестра), теперь терла изо всех сил пальцы и ступни ног. Петька мелко стучал зубами, временами весь передергивался и… засыпал. Он с трудом улавливал команды дать руку, ногу и т.д... Может, в больнице что вкололи. Сестру это раздражало. Она тоже торопилась.
«Господи! Косточки через кожу светятся. Наверное, ей хотелось как можно тщательнее отмыть его. От всего… От этих больниц, от всего кошмара этого дня. ВЗЯТЬ НА РУКИ И УНЕСТИ. Посадить дома. На шкаф. И любоваться, как на картину. Или молиться, как на икону.
«Так, всё. Закончили. Одевайся и марш на отделение» - от приказаний сестры повеяло казармой. А тапки были вполне домашними. И рубашка фланелевая целая, не мрачной расцветки. Весь облик его, вымытого, в белых больничных брюках, с почти отсутствующим от непреоборимого желания уснуть взглядом, вызывал у нее острое желание защитить. И такую же острую горечь от понимания невозможности быть и дальше рядом. Она порывисто обняла его и поцеловала в холодную заострившуюся скулу. Он скользнул по ней странным взглядом. Словно тоже почувствовал – сейчас их разделят и… Что его ждет?
«Господи! Спаси и сохрани!» - взмолилась она и мысленно перекрестила его. Он шел рядом с сестрой, ссутулившись, на полусогнутых ногах, шаркая тапками и покачиваясь. Больно сжалось сердце. Она опять сделала судорожный вдох. И с тех пор никак не могла отдышаться. Что-то застряло в груди. И натянулось в ней струной. Струной тревоги и в то же время готовности в любой момент броситься вперед, на выручку. На амбразуру.
Она пришла заранее. Но оказалась в конце очереди, растянувшейся от входа в здание до двери в отделение. Женщины – отметила она про себя. Матери, матери… С привычными сумками и пакетами в руках.
Может, конечно, иногда сёстры, изредка жены. Знакомые сюда не ходят. Даже в тюрьме навещают, а здесь, как-то всё… Она поёжилась. Серая одежда, серые безжизненные лица. Глаза, смотрящие в никуда. Бесконечное терпение и… полная безнадежность? И молчание.
«Боже мой!» - она не хотела, не должна впускать в себя эту серую тяжелую тишину. «Я же верю, что всё это пройдёт, всё будет у нас хорошо! Господи, не может быть иначе» - она глушила усилием воли возникавшие сомнения и возражения. Словно чувствуя, что, дай она слабину, поддайся им, и произойдёт непоправимое.
Лечащий доктор ей понравился. Молоденький, но очень внимательный. Она ему рассказывала о внуке – какой он неординарный ребенок. И траву он любит жевать с детства. У него любимое животное – корова. И он любит ей подражать. Он и теперь на даче частенько лежит на траве. А дети его обожают. Он с каждым ребенком найдет общий язык. С каждым поиграет. Его можно с ними на целый день оставить».
В голове у нее мелькнуло: «Если при этом за ним самим кто-то присмотрит».
Врач смотрел сначала внимательно, пытливо. Через некоторое время во взгляде появилась некоторая человеческая заинтересованность. Еще немного погодя, она заметила некоторую… растерянность, что ли? Или удивление? Что-то не так. Она испугалась – не навредить бы своей откровенностью! Решит, что бабка такая же - с приветом. Одного поля.
Доктор подтвердил, что после беседы с Петькой у него сложилось впечатление, что он сейчас (он подчеркнул), на этот момент, адекватен. Но, его рассказ об обстоятельствах, которые, судя по всему, явились причиной такого состояния… Да, похоже на действие клофелина. Но это просто невозможно – в полной отключке пройти пешком от Удельной до улицы Есенина. «Он ко мне шёл, домой – чуть-чуть правее взял…» - у Любы защипало в глазах.
«Хорошо ещё, что он не слышал с десяток других историй, в которые еще труднее поверить. Как, например, с красным Мерседесом у обменного пункта. На котором уехал выхвативший у него доллары парень. В милиции, что в соседнем доме, не поверили, но хоть не вызвали санитаров!»
«Ваш внук полечится у нас две - три недели минимум. Пока мы не сделаем все анализы. Если никаких подтверждений диагноза не будет… Хотя, возможны рецидивы. Не торопитесь его выписывать. Надо понаблюдать. Без электроэнцефалограммы трудно делать окончательный вывод. Впрочем, вы понимаете, ничего окончательного вообще…
А условия у нас хорошие. Персонал профессиональный. Да пусть выспится как следует».
Со старшей медсестрой отделения Люба сразу нашла общий язык. Интересная энергичная женщина лет 40-45. Чувствовалось, что здесь она настоящая хозяйка, это был ее дом, в котором она от души наводила порядок. Это немного успокаивало. Женщины ей казались надежнее. Они же все матери. А он такой… Сестра так и назвала его: «Наш зайчик». По дороге сюда Люба купила ему общую тетрадь для записок. Петька развеселился, глядя на ярко красного зайца, стучащего по голубому барабану. И жирная надпись наискосок: «По барабану!!»
«Соответствует!» - одобрительно кивнул он. Его вид её почти обрадовал. Внук с аппетитом съел передачку – два небольших тазика овощей. На её вопрос, как ему тут, он ответил односложно: «Нормально». Обычным ответом было «хорошо», нередко «лучше всех»... Он уже вошел в доверие к поварихе – ему вместо мясных- рыбных-куриных блюд дают дополнительные порции каш и овощей. Тем не менее, он похудел на несколько кило. Это с его-то недовесом!
Наконец-то он вспомнил подробности «дела». Картина складывалась действительно невероятная.
Петька шел домой от метро Удельная пешком. В третьем часу ночи. Вряд ли его отследили, узнав о расчёте за крупный заказ. У него сломалась машина, далеко от железнодорожного переезда поймал попутку. Из-за затора вышел и пошел домой пешком.
На скамье хорошо освещенной автобусной остановки сидел парень, вроде бы, окликнувший его по имени. Петька подошел и… вроде, признал в нем парня из соседней группы в училище. Которого лет 6 не видел. При его-то минус 7! И тут была такая сцена! Если он играл – то его должны бы сразу в БДТ взять, по словам Петьки.
«Слушай, у меня сын родился! Давай выпьем». Он весь светился от «счастья». В руках у парня была бутылка водки. «Ну, бабань, такой повод! Как человека обидеть? Хотя сама понимаешь, нужно мне это было? Три часа ночи, завтра рано за машиной ехать.
Ну не на виду же у патрулей пить! Я предложил отойти в парк». Она даже вскрикнула: «Облегчил ему задачу».
«У него и стаканчики пластмассовые с собой были. Разлил. Выпили. От расспросов об училище и ребятах он уклонялся, как я потом понял. И еще потом вспомнил, что он как-то с удивлением наблюдал за мной. Предложил выпить еще. Когда я пригубил вторую, мне стало… Я понял - что-то не то. Не просто водка плохая, а что-то подмешано. Врач сказал, что по клинике похоже на действие клофелина». Он хвастливо добавил: «Сказал, ну и здоровье же у меня. Я должен был вырубиться через полминуты после первой дозы. Последний проблеск сознания – я потянулся к нему, чтобы взять за грудки: «Ты что же, гад, подмешал?!» А дальше - провал. Надеюсь, я его достал. На костяшках рук кожа была содрана, как обычно от удара о челюсть». Он начал подробно объяснять ей, почему кожа -именно о челюсть…
«А потом сразу – дюжие милиционеры. Один из них пнул меня, лежащего на траве, ногой и рявкнул: «Вставай, ты!» Ну, бабань! Я человек мирный, ты знаешь, но тут меня за живое взяло! И не взять бы им меня, если бы не споткнулся о поребрик и не упал. Спиной на газон. Схватили за ноги и вбросили в машину. Ну, все-таки я помахался! Мало не показалось. Мне тут уже рассказали подробности – всё же на слуху. Они минут 20 не могли со мной справиться. И за недюжинную для моей комплекции силу решили, что я в состоянии буйного помешательства. Где им понять, что человеку может быть обидно, если его за человека не считают?» Он был очень доволен собой.
«Да, вот тебя и запрятали в отделение самого строгого режима, с двойными решётками на окнах и охраннике в палате! Ну что ты за чудо такое?»
«Брось, бабанька, можно сказать, тут мне и место. Сама не раз говорила. А охранник на ночь в коридор свою табуретку выносит. Тут-то всё…» - он резко прервал себя. И продолжил залихватским тоном: «А я ж не первый раз здесь!». Она изумленно посмотрела на него.
«С полгода назад мы ночью везли заказчику готовую мебель. А рядом с проходной больницы – дом, в котором заказчик живет. Мы маленько адресом ошиблись. Шлагбаум был открыт почему-то. Подъезжаем. Звоним. Выходит охранник. Я ему так весело: «Принимайте заказ!» В час ночи, в дурдом мебель доставлять. Странно, что тогда не оставили».
Она старательно расчесала ему патлы. В последний раз, как потом оказалось. В следующее посещение он вышел неузнаваемый, хотя старшая сестра предупредила, что они его подстригли. С его согласия разумеется. Что-то тут не чисто, догадалась она.
Внук был смешной, взъерошенный, еще больше похожий на зайчонка. Ей показалось, что-то в нём изменилось. Напряглось, что ли? Появилась несвойственная ему привычка наклонять голову при разговоре. Избегать прямого взгляда?
Уже потом, из обрывков разговоров с ним, она поняла, какому испытанию он подвергался. Даже в тюрьме ты можешь устроить голодовку, требовать начальника и т.д.. Петька был мало чувствителен к физической боли, мог хладнокровно смотреть на свой почти отрубленный палец, не боялся крови и ран. Но тут, в дурке, как все его товарищи называли больницу для умалишённых, ты уже не человек – при малейшем недовольстве никто с тобой церемониться не будет, вколют дозу для полного обездвижения, и всё. А законы как на зоне – тут ведь опытные урки от тюрьмы косят… Даже в туалете всё по ранжиру.
Люба не шла, а летела над землей, отправляясь забирать внука домой. Отец нашёл способы и средства выписать сына раньше положенного. Хотя и две недели – реальный срок. Ей было… по барабану, что заведующий отделением возмущался. Вручая коробку конфет старшей сестре, Люба пожелала ей от души, чтобы с её детьми такого никогда не случилось. И услышав в ответ, что уж с её-то сыном такого не может быть, мысленно вздохнула. От тюрьмы, да сумы…
Пока Петька одевал кроссовки в узком коридорчике, мимо рабочие пронесли рулон линолеума. Узнав его, дружно огорчились, что он так быстро покидает эти стены. Кажется, вполне искренне. Вдвоём они дошли до церкви Вмч..Пантелеймона, она поставила свечку, подольше постояла бы на службе... Но Петька заторопил её, да и её саму словно толкал кто в спину – уйти отсюда, с этой территории. Домой, скорее домой!
Они почти выбежали в калитку за церковью, туда, где воля, свобода, человеческая жизнь…
Ехали от Удельной на трамвае. Надо же, к ней пристал какой-то странный тип, очень неординарной внешности. И неадекватного поведения. Может, тоже оттуда только что выписали? Но почему к ней? На повороте его качнуло, и он чуть не повис на ней. Петька просто посмотрел в его сторону… «Понял! Всё-всё, ухожу… ушёл» - в секунды он просто испарился.
А потом, уже дома, она часто ловила себя на мысли, вернее, ощущении, что внук очень изменился. Взгляд! В нем было что-то чужое, чуждое, жёсткое и… она не могла определить одним словом, что именно было в этом взгляде, но от него в неё вселялась прежняя тревога. Что-то в нём изменилось? Надломилось? Нет-нет. Не дай Бог! Он физически к аскетичным условиям подготовлен больше, чем любой другой. А вот моральной, духовной стойкости хватит? Он же никогда не признается, всё в себе. Но ведь и не ребенок уже. Что выросло, то выросло. Она вздохнула, понимая, что он сам должен это переварить, что–то принять, из чего-то сделать выводы. И тут она ничем помочь не может. Только разве отогреть его по возможности. Растопить холод, который он принес оттуда. Холодность, жесткость, напряженность – так не свойственные ему раньше.
Изо всех сил она старалась его растормошить, рассмешить, чтобы увидеть прежнее, такое родное, пофигистское выражение на лице. Вернуть к прежней жизни…
«Бабань, справка у тебя?» Она кивнула. «Храни». И на её вздох пояснил: «Мы с тобой ещё позже, чем многие другие…». И усмехнулся отчуждённо, будто уходя в этот момент куда-то далеко-далеко. В одиночку.
«Петюнь… родители скоро вернутся. Пора мне… восвояси» - она всматривалась в лицо внука...
«А что? Плохо тебе? У нас» - он удостоил её взглядом.
Люба глубоко вдохнула воздух: «Ох! Ха-ра-шооо!» и на выдохе её затрясло, заколотило... Она с усилием подавила желание упасть на пол и колошматить по нему руками и ногами. Вместо этого, она крепко обняла его неподатливое на ласку тело и уткнулась мокрым лицом куда-то в острую ключицу: «Точно, - дурная бабка! Господи, как легко дышать!»
«Тык... Оставайся» - снисходительно разрешил он. Но она поняла вопрос: «Потянешь?» И честно ответила себе: «Одна нет, не сдюжу. Если бы вместе – вдвоём. Втроём! – да, хоть на край света. Хоть весь мир – дур… Ой, только не это, Господи!»
