Качайся, поднимайся, месяц,
Как акробат, на синий шест,
Никто не кинет доброй вести
Мне, пришлецу из дальних мест.
Я вырос, как репейник хмурый
На дне оврага, и ручей
Блестел густой и мутной шкурой
В душе заброшенной моей.
Качались пристани, и долго
Не мог понять я одного:
Чем краше парусная Волга
Ручья родного моего?
Глаза в повязке. Я не вижу.
Весь Мир — овчина. И домой,
Врагом невидимым обижен,
Я шел, всему и всем чужой!
Мой дом — лохмотья и заплаты,
Косая дверь, окно — как щель,
И сыпалась лоскутной ватой
В углу из ящиков постель.
И целый день одно и то же:
Вино да брань, да топот ног.
И дивно: как я жил и прожил
И душу в теле уберег?
Отец был пьян. Мать ладит с пьяным,
А я, укрывшись на мосту,
Гляжу, как месяц над туманом
Скользит по синему шесту!
1922
