Владимиру Уфлянду В потетеле английской красной шерсти я
не бздюм крещенских холодов нашествия, и будущее за Шексной, за Воркслою
теперь мне видится одетым в вещь заморскую. Я думаю: обзаведись валютою,
мы одолели бы природу лютую. Я вижу гордые строенья с ванными,
заполненными до краев славянами, и тучи с птицами, с пропеллером скрещенными,
чтобы не связываться зря с крещеными, чьи нравы строгие и рук в лицо сование
смягчает тайное голосование. Там в клубе, на ночь глядя, одноразовый
перекрывается баян пластинкой джазовой, и девки щурятся там, отдышался чтобы я,
дырявый от расстрелов воздух штопая. Там днем ученые снимают пенку с опытов,
И Файбишенко там горит звездой, и Рокотов, зане от них пошла доходов астрономия,
и там пылюсь на каждой полке в каждом доме я. Вот, думаю, во что все это выльется.
Но если вдруг начнет хромать кириллица от сильного избытка вещи фирменной,
приникни, серафим, к устам и вырви мой, чтобы в широтах, грубой складкой схожих с робою,
в которых Азию легко смешать с Европою, он трепыхался, поджидая басурманина,
как флаг, оставшийся на льдине от Папанина.
