На холме горделиво возвышалась мельница; она таки и была горденька.
– И вовсе я не горда! – говорила она. – Но я очень просвещена и снаружи и внутри.
Солнце и месяц к моим услугам и для внутреннего и для наружного употребления; кроме того, у меня есть в запасе стеариновые свечи, лампы с ворванью и сальные свечки.
Смею сказать, что я просвещена!
Я – существо мыслящее и так хорошо устроена, что просто любо.
В груди у меня отличный жернов, а на голове, прямо под шляпой, четыре крыла.
У птиц же всего по два крыла, и они таскают их на спине!
Я голландка родом – это видно по моей фигуре – «летучая голландка»!
Летучий голландец», я знаю, явление сверхъестественное, но во мне нет ничего неестественного!
Вокруг живота у меня идет целая галерея, а в нижней части – жилое помещение.
Там живут мои мысли.
Главная, которая всем заправляет, зовется остальными мыслями хозяином.
Он знает, чего хочет, стоит куда выше крупы и муки, но и у него есть ровня; зовут ее хозяйкою.
Она – душа всего дела; у нее губа вообще не дура, она тоже знает, чего хочет, и знает, что ей по силам; нежна она, как дуновение ветерка, сильна, как буря, и умеет добиваться своего исподволь.
Она моя чувствительная сторона, хозяин же – положительная; но оба они составляют, в сущности, одно и зовут друг друга своею половиной.
Есть у них и малютки, маленькие мысли, которые могут со временем вырасти.
Малыши эти поднимают порою такую возню!
На днях, когда я умно и рассудительно позволила хозяину и его подручному расследовать в моей груди жернова и колеса, – я чувствовала, что там что-то не ладно, а ведь нужно же знать, что происходит в тебе самой!
Так вот, малыши подняли тогда такую возню!
А это не кстати, если стоишь так высоко, как я!
Надо же помнить, что стоишь на виду и в полном освещении; суд людской то же освещение!
Да, что, бишь, я хотела сказать?
Ах, да – ужасная возня малышей!
Самый младший добрался до моей шляпы и принялся трещать языком так, что у меня защекотало внутри.
Но маленькие мысли могут вырасти, я это испытала; да и извне могут прийти мысли, и не совсем моей породы; я, как далеко ни смотрю кругом, нигде не вижу себе подобной, никого, кроме себя!
Но и в бескрылых домах, где мелют без жерновов, одними языками, тоже водятся мысли.
Эти мысли приходят к моим и выходят за них замуж, как они это называют.
Удивительно!
Да, много есть на свете удивительного.
Вот, например: со мной или во мне что-то совершилось; что-то как будто изменилось в механизме.
Мельник как будто переменил свою «половину» на более нежную, молодую, благочестивую и сам стал оттого мягче душою; «половина» его как будто изменилась, а в сущности осталась той же самой, только смягчилась с годами.
И вот все горькое улетучилось, и дело пошло еще лучше.
Дни идут за днями, все вперед да вперед, на радость и счастье, и вот наконец – да, об этом и сказано и написано в книгах – придет день, когда меня не станет, и все-таки я останусь!
Я разрушусь, чтобы восстать вновь в еще лучшем виде; я перестану существовать и все-таки буду продолжать существовать.
Стану другой и в то же время останусь сама собой!
Мне трудно понять это, как ни просвещена я солнцем, луной, стеарином, ворванью и салом!
Но я твердо знаю, что мои старые бревна и кирпичи восстанут из мусора.
Надеюсь, что я сохраню и свои старые мысли: хозяина, хозяйку, всех больших и малых, всю семью, как я называю их, всю мыслящую компанию, – без них я не могу обойтись!
Надеюсь тоже, что я останусь самой собой, такою, какова я есть, с жерновом в груди, крыльями на голове и галереею вокруг живота, а не то и я не узнаю самое себя, да и другие не узнают меня и не скажут больше:
Вот у нас на холме гордо возвышается мельница, но сама-то она вовсе не горда!»
Так вот что говорила мельница; говорила она и еще много чего, но это главное.
И дни шли за днями, и последний из них был для нее последним.
Мельница загорелась; пламя вспыхнуло, бросилось наружу, внутрь, лизнуло бревна и доски, а потом и пожрало их все.
Мельница обрушилась, и от нее осталась одна зола; пожарище еще дымилось, но скоро ветер развеял дым.
С живыми обитателями мельницы ничего не случилось при этой оказии – они только выиграли.
Семья мельника – одна душа, много голов, составлявших одно целое, приобрела новую, чудесную мельницу, которой могла быть вполне довольна.
Мельница была с виду точь-в-точь такая же, как старая, и о ней тоже говорили:
Вон на холме гордо возвышается мельница!» Но эта была устроена лучше, более современно, – все ведь идет вперед.
Старые же бревна, источенные червями, истлели, превратились в прах, в золу, и тело мельницы не восстало из праха, как думала она.
Она понимала все сказанное в буквальном смысле, а нельзя же все понимать буквально!
