Меня должны расстрелять прилюдно,
Возможно, даже на площади сего мира.
Я не люблю людей — это, видимо, обоюдно;
У меня на каждого маленькая Пальмира.
Достаю беретту — заряжена, два патрона.
В кого выстрелить? Может, в себя резервы.
Неуверенно нажимаю курок — быть может,
Моя жизнь кому-то играет в нервы.
Я старалась, возможно, совсем не прытко,
Ударялась о камни, билась о землю, чтив.
У меня остались долги, книжки, шишки
И обрюзгшее тело альтернатив.
Вещий сон предвещал мне стальное жало,
Что набегом в меня, как оса, вонзится.
Я кричала во сне, и во сне стонала...
Неужели во сне это может сниться?!
Хлыщет кровь из раны; почти немая,
Я кричу, чтоб меня вытащил тот сириец.
Я ору, но он, слов не разбирая,
Смотрит мне на кровь, как в таро провидец.
Просыпаюсь, под простынью та беретта.
Взмах, щелчок, остались там два патрона.
Я, возможно, кому-то играю в нервы,
Но врагу не желаю быть обречённым...
Не люблю людей, это обоюдно.
И пока, не сплотив все обломки мира,
Я кричу, — на меня бросил взгляд сириец,
Проронив: "Душа — есть твоя Пальмира".
