Памяти моей тёти
Галины Васильевны Манжос
Так вышло. И могла ли знать она,
Что окровавит землю на рассвете
Вороньих стай кормилица, война,
Пред памятью которой мы в ответе?
Так вышло. Взрывы бомб и вой сирен,
Рёв “юнкерсов” и пулемётный высверк.
И бой. И окружение. И плен.
Чужая речь и изощренный изверг.
Она любила Блока и Руссо
И верила в народ. Ей шел двадцатый.
Но прокатилось пыток колесо
По юности, наивной и крылатой.
Всего одна из миллионов жертв,
Кто начал жить, да жизни не изведал...
Сдало не сердце – сдал последний нерв.
И предал не язык – рассудок предал.
Был страшен бред, но чёрная тюрьма
Не собрала тех слов пустые комья.
Под пытками она сошла с ума,
В беспамятстве и веруя, и помня.
Её спасли – была ещё жива
И даже боль смогла переупрямить.
Зажили швы. Но нет такого шва,
Что заживил бы взорванную память.
И вот теперь, безвременье спустя,
Зачав во благе “от Святого Духа”,
В пустых руках баюкает “Дитя”,
Слова любви шепча “Ему на ухо”.
Собак пересчитает из окна,
Закрыв глаза, соорудит ракету,
Чтоб переслать их с этой, где война,
На ту, на невоенную, планету.
И раз уж голубая тишина
На этой не мерещится планете,
То надо быть стартующим сполна
За всё, что не отвечено, – в ответе.
........................................................................
На самом деле... было всё не так,
И весь рассказ – гора словесной чуши!
И отчий дом, ночной расплавив мрак,
Чтоб не отдать врагу, сожгли “катюши”.
И шли они дорогами войны –
Седая мать, она, её два брата,
К родне – на сухари, не на блины,
Да не дошли, и дуло автомата
Воткнулось в бок, и вывели на гать
Всех четверых – скосить очередями:
Нет “аусвайса” – значит расстрелять,
Зарыв их в общей безымянной яме!
Но умолила чем-то палача
Супруга машиниста-репрессанта,
И гнали их, неволи злой уча,
В страну беды, отринувшую Канта.
Всё пережили – и фабричный пар,
И плеть фолькс-дойч, и вышки с часовыми,
Свобода им была как Божий дар,
С отметками на судьбах пулевыми.
Педтехникум, потом – далёкий край
И новизна большой советской школы...
И был на вид не оберполицай
Директор, добродушный и весёлый.
Как водится, – женат. Из всех столбов
Он – среди первых по амурским плёсам,
А посему свободную любовь
Он предложил ей, пригрозив доносом:
Была, мол, за границей, и чуть что...
Мол, угождала немцам – всё же свой он...
Но получил за это и за то
Один плевок, какого был достоин.
И был донос, и был затем допрос –
Отключить рекламу
Шпионская обыденная драма:
Тушение о кожу папирос,
Без сна – все ночи и побои хама.
Но отпустили – поняли: больна.
В бреду и с синяками на коленях
Домой, в Воронеж, ехала она
На электричках, без копейки денег.
Сказала мать, что нет утиль-сырья,
Но нищая в истертом, грязном платье
Вдруг прохрипела: “Мама, это я...”
И на пороге рухнула в объятья.
И вот теперь, безвременье спустя,
Зачав во благе – “от Святого Духа”,
В пустых руках баюкает “Дитя”,
Слова любви шепча “Ему на ухо”.
Собак пересчитает из окна,
Закрыв глаза, соорудит ракету,
Чтоб переслать их с этой, где война,
На ту, на невоенную, планету.
А чтоб чего не вышло – до беды
Тут далеко ли новой! – бабка внуку
Врала про дочь на разные лады,
Потом, крестясь, шептала что-то в руку...
(2005)
