Плачь о Гнедич-поэт

Плачь, о Гнедич-поэт, переперщик слепого Гомера!

Что за подлая, право, у гениев этих манера —

всуе скромные наши в стихах поминать имена,

заставляя смеяться над нами во все времена…

Ну, тусуется Фотий. Ну, нет у Хвостова таланта.

Пошутил за спиною над тем и над этим — и ладно.

Ну, не дался Гомер. Или дался, но — боком одним.

Что ж, теперь утираться веками, смешон и гоним?

Размышлением этим был занят я более часа,

наблюдая за тем, как зажглась за кустами терраса,

застучала машинка за красным стеклом витража

и, наверное, песня возникла, чиста и свежа.

О, соседствовать с классиком — это опасное дело.

Он в окошко взглянул, а за ним твое бренное тело

то ли цедит пивко, то ли с пива справляет нужду,

не заметив орлиного взора в соседнем саду.

И готово! Под собственным именем — горе потомкам! —

ты возникнешь в шедевре каком-нибудь, вечном и громком

как бессмысленный данник своих примитивнейших нужд,

отвратителен, жалок, смешон и высокому чужд.

Соловей! Стань свидетелем честным, что это — неправда,

что надменный сосед мой, уж ежели в чем он и прав, то,

ну, ей-ей же, не в главном!.. А главного сам не пойму я.

Только Гнедича — жалко. И кланяюсь низко ему я.

Пусть он вечный свой срам принимает легко и беспечно.

Впрочем, смею спросить: что такое, по совести, — «вечно»?

Все невечно у нас, кроме нашего вечного гимна.

Я его не люблю. Ибо знаю, что это — взаимно.