Любимец нежных муз, питомец Аполлона,
Блюститель истинный парнасского закона.
Что ясно видим мы в творениях твоих,
В которых мыслию отличен каждый стих.
Хотя за ними ты не мучишься, не ходишь,
Скажи, о Дмитриев! где рифмы ты находишь?
Как можешь без труда приятно так писать
И мысли с легкостью столь ясно выражать?
Читав твои стихи, всяк должен согласиться,
Что рифма под перо сама собой ложится.
Не так, как у меня,- который за грехи
Судьбою осужден марать весь век стихи!
В сем трудном ремесле мой разум убивая,
За рифмами гонясь, от смысла убегая,
Терзаюсь, мучуся, бумагу я деру,
Но нужного стиха никак не приберу.
Коль ненавистника хочу назвать пороков,
Мне ум твердит Княжнин, а в стих идет Сумброков.
Когда ж с Омиром я сравнить кого готов,
Херасков на уме, а под пером Графов.
И сколько наконец ни мучусь, ни терзаюсь,
А с рифмою моей никак не повстречаюсь.
Досадуя решусь, себя чтоб не томить,
Стихи и рифмы все навеки позабыть;
Несчастну страсть мою к писанью проклинаю.
Ах! тщетно удержать себя предпринимаю!
И, муз всех разругав и Феба разбраня,
Приходит бешенство маранья на меня;
Мой ум забытый стих нечаянно встречает,
И огнь опять в душе писателя пылает;
Все клятвы позабыв, перо опять найду
И за стихом стиха с терпением я жду.
О! если б я умел мою принудить музу,
Чтоб, тяжких правил всех свалив с себя обузу,
Решилася в стихах искать лишь слов набор
И кстати вклеивать холодный, важный вздор;
Мне легче б было то; и, многим подражая,
Имел бы я слова для всякого случая.
Хваля красавицу — «небесной красоты»,
Тотчас бы я нашел — «прелестней солнца ты!»
Начав другой в стихах — «единственна в вселенной!»
А рифма тут и есть — «ты ангел воплощенный!»
И, словом, говоря не к месту в сих стихах
О солнце и луне, о вздохах и слезах,
В творении моем без знанья, без искусства
Я мог бы выказать все Ахалкина чувства
И всех любителей надутых пустяков.
Но разум мой всегда вникает в силу слов,
И без разбору он писать их не решится;
Противно слово мне, некстати коль ложится.
Стих двадцать раз готов с терпеньем начинать,
И, написав шесть слов, из них мараю пять.
Да будет проклят тот, кто впервые решился,
Чтоб ум его в стихе размерном заключился!
Кто выдумал словам границы положить
И с рифмой захотел рассудок согласить!
Без ремесла сего — я жизнью б наслаждался,
Ни зависти людей, ни злобы не боялся,
Смеялся, пил, и ел, и веселился б я,
Как, взяток нахватав, безграмотный судья.
Ночь спал бы хорошо, день встретил без работы,
И сердце бы мое без страсти, без заботы
Умело б положить для гордости конец.
Я знатных бегал бы, не знал бы, где дворец,
И, словом, был бы всех счастливее меж вами!
Но, заразясь, к бедам, проклятыми стихами,
В писатели попал. С того печальна дня
Спокойствие мое оставило меня,
Враждующий мне дух прельстил меня желаньем,
Чтобы прославиться мне правильным писаньем!
С тех пор с пером моим минуты провожу
И за бумагою прикованный сижу;
Сам у себя весь век я находясь в неволе,
Завидую твоей, о Патрикеич! доле.
А ты! что на потоп поэму сочинил
И целый книжный ряд стихами затопил,
Ты дару твоему препоны не встречаешь
И месяц каждый нам по тому выставляешь.
Счастливым чту тебя! — Хоть в томах чепуха,
Но рифма на конце есть каждого стиха!
Что ж нужды, что твои творенья осуждают!
Их Глазунов продаст — а глупые читают;
Ты пишешь весело — не мыслишь никогда,
И очищать стихи не дашь себе труда;
Быв новой поражен в писаньи красотою,
Дивишься в нем себе, доволен ты собою.
Но как несчастлив тот, кто хочет сочинять
И строгим правилам свой разум подчинять!
Ум пылкий не терпя ни в чем себе равенства,
Стремится достигать до цели совершенства;
Но несмотря на то, что нравится он всем,
Ошибки видит все в творении своем,
И часто тот, кого свет целый прославляет,
Что был писатель он, забыть навек желает.
Спеши ж, о Дмитриев! от бед меня спасать,
И научи стихи по-твоему писать;
Когда ж надежды нет, скажи мне без притворства,
Как мне избавиться от страсти стихотворства?
1807
