На небе только и разговоров, что о море.
Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно — на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся — словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья — а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я — из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома — разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться — родители шибко гордые,
Имечко — Пенелопа, а мне — носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были — напротив — лодыри.
когда окликают — я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было — я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
… молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы — хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
…Ты знаешь, как это бывает — вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе — потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
… или тебе говорят: «Ты держись». Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была — и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю — ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит — послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы — кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда — минус на минус.
— Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
— И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил — ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках — аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
— Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке — шелковой, тонкой, вышитой,
И всё — убеждал — всегда по его веленью.
А если не по его — то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх — ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще — утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу — игрушечную собаку.
— Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог — и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
— Он всё говорил, что пути его бесконечны.
— Конечно.
И гогот толпы — как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже — снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
— Да, что мы всё о них… Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому шаришься
И сердце — даже не бьется, а трепыхается?
— А я вяжу. И знаешь ли, помогает.
Вяжешь — неважен цвет, наплевать на стиль,
А потом нужно обязательно распустить.
И сразу веришь — он есть. Пусть он там, далекий, но
Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие,
И страх отступает и в муках тревоги корчатся.
Но точно знаешь — когда-нибудь шерсть закончится.
Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью
Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.
— Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь!
вы кажется, занимали тут.
Он смотрит на сутулую стать Мариину,
на Пенелопин выученный апломб.
И думает — слышишь, кто-нибудь, забери меня,
Я буду сыном, бояться собак и пломб.
Я буду мужем — намечтанным, наобещанным
Я буду отцом — надежней стен городских.
Вот только бы каждый раз когда вижу женщину —
Не видеть в ее глазах неземной тоски
И стоит ли копошиться —
когда в них канешь, как
Будто сердце падает из груди,
Как будто вместо сердца теперь дыра.
И он открывает дверь в их неброский рай
Где их паршивцы
сидят на прибрежных
камушках
и никуда не думают уходить.
