Предательская колбаса

Ярик очень подружился с молодым Рябчиком и целый день с ним играл.

Так, в игре, он провел неделю, а потом я переехал с ним из этого города в пустынный домик в лесу, в шести верстах от Рябчика.

Не успел я устроиться и как следует осмотреться на новом месте, как вдруг у меня пропадает Ярик.

Весь день я искал его, всю ночь не спал, каждый час выходил на терраску и свистел.

Утром, только собрался было идти в город, в милицию, являются мои дети с Яриком: он, оказалось, был в гостях у Рябчика.

Я ничего не имею против дружбы собак, но нельзя же допустить, чтобы Ярик без разрешения оставлял службу у меня!
— Так не годится, — сказал я строгим голосом. — Это, брат, не служба.

А кроме того, ты ушел без намордника, значит, каждый встречный имеет право тебя застрелить.

Безобразный ты пес!
Я все высказал суровым голосом, и он выслушал меня, лежа на траве, виноватый, смущенный, не Ярик — золотистый гордый ирландец, а какая-то рыжая, ничтожная, сплющенная черепаха.
— Не будешь больше ходить к Рябчику? — спросил я более добрым голосом.
Он прыгнул ко мне на грудь.

Это у него значило:
Никогда не буду, добрый хозяин».
— Перестань лапиться! — сказал я строго.
И простил.
Он покатался в траве, встряхнулся и стал обыкновенным хорошим Яриком.
Мы жили в дружбе недолго, всего только неделю, а потом он снова куда-то исчез.

Вскоре дети, зная, как я тревожусь о нем, привели беглеца: он опять сделал Рябчику незаконный визит.

В этот раз я не стал с ним разговаривать и отправил в темный подвал, а детей просил, чтобы в следующий раз они только известили меня, но не приводили и не давали там ему пищи.

Мне хотелось, чтобы он вернулся по доброй воле.
В темном подвале путешественник пробыл у меня сутки.

Потом, как обыкновенно, я серьезно поговорил с ним и простил.

Наказание подвалом подействовало только на две недели.

Дети прибежали ко мне из города:
— Ярик у нас!
— Так ничего же ему не давайте, — велел я. — Пусть проголодается и придет сам, а я подготовлю ему хорошую встречу.
Прошел день.

Наступила ночь.

Я зажег лампу, сел на диван, стал читать книгу.

Налетело на огонь множество бабочек, жуков, все это стало кружиться возле лампы, валиться на книгу, на шею, путаться в волосах.

Но закрыть дверь на террасу было нельзя, потому что это был единственный вход, через который мог явиться ожидаемый Ярик.

Я, впрочем, не обращал внимания на бабочек и жуков, книга была увлекательной, и шелковый ветерок, долетая из леса, приятно шумел.

Я и читал и слушал музыку леса.
Но вдруг мне что-то показалось в уголку глаза.

Я быстро поднял голову, и это исчезло.

Теперь я стал прилаживаться так читать, чтобы, не поднимая головы, можно было наблюдать порог.

Вскоре там показалось нечто рыжее, стало красться в обход стола, и, я думаю, мышь слышней пробежала бы, чем как это большое подползало под диван.

Только знакомое неровное дыхание подсказало мне, что Ярик был под диваном и лежал как раз подо мной.

Некоторое время я читаю и жду, но терпения у меня хватило ненадолго.

Встаю, выхожу на террасу и начинаю звать Ярика строгим голосом и ласковым, громко и тихо, свистать и даже трубить.

Так уверил я лежащего под диваном, что ничего не знаю о его возвращении.

Потом я закрыл дверь от бабочек и говорю вслух:
— Верно,

Ярик уже не придет, пора ужинать.
Слово «ужинать» Ярик знает отлично.

Но мне показалось, что после моих слов под диваном прекратилось даже дыхание.
В моем охотничьем столе лежит запас копченой колбасы, которая чем больше сохнет, тем становится вкуснее.

Я очень люблю сухую охотничью колбасу и всегда ем ее вместе с Яриком.

Бывало, мне довольно только ящиком шевельнуть, чтобы Ярик, спящий колечком, развернулся, как стальная пружина, и подбежал к столу, сверкая огненным взглядом.
Я выдвинул ящик — из-под дивана ни звука.

Раздвигаю колени, смотрю вниз — нет ли там на полу рыжего носа.

Нет, носа не видно.

Режу кусочек, громко жую, заглядываю — нет, хвост не молотит.

Начинаю опасаться, не показалась ли мне рыжая тень от сильного ожидания и Ярика вовсе и нет под диваном.

Трудно думать, чтобы он, виноватый, не соблазнился даже колбасой — ведь он так любит ее.

Если я, бывало, возьму кусочек, надрежу, задеру шкурку, чтобы можно было за кончик ее держаться пальцами и кусочек бы висел, как на нитке, то Ярик задерет нос вверх, стережет долго и вдруг прыгнет.

Но мало того: если я успею во время прыжка отдернуть вверх руку с колбасой, то Ярик так и остается на задних ногах, как человек.

Я иду с колбасой, и Ярик идет за мной на двух ногах, опустив передние лапы, как руки, и так мы обходим комнату и раз, и два, и даже больше.

Я надеюсь в будущем посредством колбасы вообще приучить ходить его по-человечески и когда-нибудь во время городского гулянья появиться там под руку с рыжим хвостатым товарищем.
И так вот, зная, как Ярик любит колбасу, я не могу допустить, чтобы он был под диваном.

Делаю последний опыт, бросаю вниз не кусочек, а только шкурку и наблюдаю.

Но как внимательно я ни смотрю, ничего не могу заметить: шкурка исчезла как будто сама по себе.

В другой раз я все-таки добился: видел, как мелькнул язычок.
Ярик тут, под диваном.
Теперь я отрезаю от колбасы круглый конец с носиком, привязываю нитку за носик и тихонечко спускаю вниз между коленками.

Язык показался.

Я потянул за нитку — язык скрылся.

Переждав немного, спускаю опять — теперь показался нос, потом лапы.
Больше нечего в прятки играть: я вижу его и он меня видит.

Поднимаю выше кусочек,

Ярик поднимается на задние лапы, идет за мной, как человек, на двух ногах, на террасу, спускается по лесенке на четырех по-собачьи, опять поднимается, и так мы подходим к подвалу.

Ну, вот теперь он понимает мою страшную затею и ложится на землю пластом, как черепаха.

А я отворяю подвальную дверь и говорю:
— Пожалуйте, молодой человек!