Ярик очень подружился с молодым Рябчиком и целый день с ним играл.
Так, в игре, он провел неделю, а потом я переехал с ним из этого города в пустынный домик в лесу, в шести верстах от Рябчика.
Не успел я устроиться и как следует осмотреться на новом месте, как вдруг у меня пропадает Ярик.
Весь день я искал его, всю ночь не спал, каждый час выходил на терраску и свистел.
Утром, только собрался было идти в город, в милицию, являются мои дети с Яриком: он, оказалось, был в гостях у Рябчика.
Я ничего не имею против дружбы собак, но нельзя же допустить, чтобы Ярик без разрешения оставлял службу у меня!
— Так не годится, — сказал я строгим голосом. — Это, брат, не служба.
А кроме того, ты ушел без намордника, значит, каждый встречный имеет право тебя застрелить.
Безобразный ты пес!
Я все высказал суровым голосом, и он выслушал меня, лежа на траве, виноватый, смущенный, не Ярик — золотистый гордый ирландец, а какая-то рыжая, ничтожная, сплющенная черепаха.
— Не будешь больше ходить к Рябчику? — спросил я более добрым голосом.
Он прыгнул ко мне на грудь.
Это у него значило:
Никогда не буду, добрый хозяин».
— Перестань лапиться! — сказал я строго.
И простил.
Он покатался в траве, встряхнулся и стал обыкновенным хорошим Яриком.
Мы жили в дружбе недолго, всего только неделю, а потом он снова куда-то исчез.
Вскоре дети, зная, как я тревожусь о нем, привели беглеца: он опять сделал Рябчику незаконный визит.
В этот раз я не стал с ним разговаривать и отправил в темный подвал, а детей просил, чтобы в следующий раз они только известили меня, но не приводили и не давали там ему пищи.
Мне хотелось, чтобы он вернулся по доброй воле.
В темном подвале путешественник пробыл у меня сутки.
Потом, как обыкновенно, я серьезно поговорил с ним и простил.
Наказание подвалом подействовало только на две недели.
Дети прибежали ко мне из города:
— Ярик у нас!
— Так ничего же ему не давайте, — велел я. — Пусть проголодается и придет сам, а я подготовлю ему хорошую встречу.
Прошел день.
Наступила ночь.
Я зажег лампу, сел на диван, стал читать книгу.
Налетело на огонь множество бабочек, жуков, все это стало кружиться возле лампы, валиться на книгу, на шею, путаться в волосах.
Но закрыть дверь на террасу было нельзя, потому что это был единственный вход, через который мог явиться ожидаемый Ярик.
Я, впрочем, не обращал внимания на бабочек и жуков, книга была увлекательной, и шелковый ветерок, долетая из леса, приятно шумел.
Я и читал и слушал музыку леса.
Но вдруг мне что-то показалось в уголку глаза.
Я быстро поднял голову, и это исчезло.
Теперь я стал прилаживаться так читать, чтобы, не поднимая головы, можно было наблюдать порог.
Вскоре там показалось нечто рыжее, стало красться в обход стола, и, я думаю, мышь слышней пробежала бы, чем как это большое подползало под диван.
Только знакомое неровное дыхание подсказало мне, что Ярик был под диваном и лежал как раз подо мной.
Некоторое время я читаю и жду, но терпения у меня хватило ненадолго.
Встаю, выхожу на террасу и начинаю звать Ярика строгим голосом и ласковым, громко и тихо, свистать и даже трубить.
Так уверил я лежащего под диваном, что ничего не знаю о его возвращении.
Потом я закрыл дверь от бабочек и говорю вслух:
— Верно,
Ярик уже не придет, пора ужинать.
Слово «ужинать» Ярик знает отлично.
Но мне показалось, что после моих слов под диваном прекратилось даже дыхание.
В моем охотничьем столе лежит запас копченой колбасы, которая чем больше сохнет, тем становится вкуснее.
Я очень люблю сухую охотничью колбасу и всегда ем ее вместе с Яриком.
Бывало, мне довольно только ящиком шевельнуть, чтобы Ярик, спящий колечком, развернулся, как стальная пружина, и подбежал к столу, сверкая огненным взглядом.
Я выдвинул ящик — из-под дивана ни звука.
Раздвигаю колени, смотрю вниз — нет ли там на полу рыжего носа.
Нет, носа не видно.
Режу кусочек, громко жую, заглядываю — нет, хвост не молотит.
Начинаю опасаться, не показалась ли мне рыжая тень от сильного ожидания и Ярика вовсе и нет под диваном.
Трудно думать, чтобы он, виноватый, не соблазнился даже колбасой — ведь он так любит ее.
Если я, бывало, возьму кусочек, надрежу, задеру шкурку, чтобы можно было за кончик ее держаться пальцами и кусочек бы висел, как на нитке, то Ярик задерет нос вверх, стережет долго и вдруг прыгнет.
Но мало того: если я успею во время прыжка отдернуть вверх руку с колбасой, то Ярик так и остается на задних ногах, как человек.
Я иду с колбасой, и Ярик идет за мной на двух ногах, опустив передние лапы, как руки, и так мы обходим комнату и раз, и два, и даже больше.
Я надеюсь в будущем посредством колбасы вообще приучить ходить его по-человечески и когда-нибудь во время городского гулянья появиться там под руку с рыжим хвостатым товарищем.
И так вот, зная, как Ярик любит колбасу, я не могу допустить, чтобы он был под диваном.
Делаю последний опыт, бросаю вниз не кусочек, а только шкурку и наблюдаю.
Но как внимательно я ни смотрю, ничего не могу заметить: шкурка исчезла как будто сама по себе.
В другой раз я все-таки добился: видел, как мелькнул язычок.
Ярик тут, под диваном.
Теперь я отрезаю от колбасы круглый конец с носиком, привязываю нитку за носик и тихонечко спускаю вниз между коленками.
Язык показался.
Я потянул за нитку — язык скрылся.
Переждав немного, спускаю опять — теперь показался нос, потом лапы.
Больше нечего в прятки играть: я вижу его и он меня видит.
Поднимаю выше кусочек,
Ярик поднимается на задние лапы, идет за мной, как человек, на двух ногах, на террасу, спускается по лесенке на четырех по-собачьи, опять поднимается, и так мы подходим к подвалу.
Ну, вот теперь он понимает мою страшную затею и ложится на землю пластом, как черепаха.
А я отворяю подвальную дверь и говорю:
— Пожалуйте, молодой человек!
