Я комнату снимаю на Сущевской.
Успел я одиночеством пресытиться,и перемены никакой существеннойв квартирном положеньи не предвидится.
Стучит, стучит моя машинка пишущая,а за стеной соседка, мужа пичкающая,внушает ему сыто без конца,что надо бы давно женить жильца.
А ты, ты где-то, как в другой Галактике,и кто-то тебя под руку галантненьковедет — ну и пускай себе ведет.
Он тот, кто надо, ибо он не тот.
Воюю. Воевать — в крови моей.
Но, возвращаясь поздней ночью, вижу я,что только кошка черно-бело-рыжаяменя встречает у моих дверей.
Я молока ей в блюдечке даю,смотрю, и в этом странном положеньиодержанная час назад в боюмне кажется победа пораженьем.
Но если побежден, как на беду,уже взаправду, но не чьей-то смелостью,а чьей-то просто тупостью и мелкостью,куда иду? Я к матери иду.
Здесь надо мной не учиняют суд,а наливают мне в тарелку суп.
Здесь не поймут стихов моих превратно,а если и ворчат — ворчат приятно.
Я в суп поглубже ложкою вникаю,нравоученьям маминым внимаю,киваю удрученной головой,но чувствую — я все-таки живой.
И мысли облегченные скользят,и губы шепчут детские обеты,и мучившее час тому назадмне пораженье кажется победой...
