***
Проходишь, не зная, кто ты, то плача, а то смеясь.
Посох не для болота – проваливается в грязь.
На мне ботинки железные, в которых тесно,
но бегу и бегу по лезвиям, чтоб хотя бы стоять на месте.
Мне, как Серёже Есенину, совсем никого не жаль.
Где ж оно это спасение? Не могу больше бежать...
И вот я лежу, как никогда не лежала, будто кто-то сжалился надо мной, как бы я никогда не сжалилась.
Магомет не идёт к горе, но Он предо мной возник.
Так безотцовщину во дворе не устают дразнить.
И нет другого двора, ведь кругом такие дворы.
Так принятием обращён самый звериный рык.
Так на съемных квартирах воют, а утром: «Привет, хорошо, а вы?»
Так лицо, искаженное болью, становится восковым,
и земля провожает в миры получше со стуком совсем глухим.
Так во время панического удушья все равно застают стихи.
И когда на тесте полоски, чья-то тяжесть падает на плечо,
но потом сквозь зубы и слезы отправляешься на учёт.
Так добро отбирают воры, сделанное из зла,
освобождают город те, кого ты не звал.
Вот и я лежу, как никогда не лежала, будто кто-то сжалился надо мной, как бы я никогда не сжалилась.
Он говорит:
– Снимай ботинки, не то не подам руки.
Посох оставь другим. На что тебе башмаки?
Ты пойдешь по траве весенней, по кромке морской воды.
Так начинают дружить семьями, расслабляются после беды.
И я снимаю ботинки железные, дождь смывает мои следы.
Говорит Он:
– Тебя люблю. Доверяй мне только.
Обжигает ногу мою ледяная корка.
