Монолог зрителя

Всё надрывнее возвращаться что в театры миротранслирующие,

Сотрясающие вены истоптанные на ломающих пули висках,

Что в охваченную успокоенным светом закомнатченную перспективу,

Ручеёк разливов забывчивости и чайно-чаянных самоврак.

А молодая талантливая поэтесса со сцены рассказывает о простодушии,

О мостах вечерних, где с кем-то стояла, где кто-то ей руку жал.

На хрена ты мне это рассказываешь - мне, изреченному и существующему?

Лезешь в уши ушлым шумом заблудшим, гнущим глаза.

Грусть и печаль нипочём не тянут ни в грязи валяться, ни у железной дороги,

Хотя на замену плеча или голоса не находится и не ищется.

Воздавая надежды попеременно на далёкие рейсы и времена года,

Остаюсь всесторонне вскормленным, сдёрнутым, отрывным и растерянно-взвинченным.

А молодая талантливая поэтесса со сцены рассказывает о страсти бешеной,

О кроватях глубоких, где всё полыхало, где в точку пунктир слетал.

На хрена ты мне это рассказываешь - мне, большому и звёздно-снежному?

Душишь глушью, тужа отжиг живучий тучей в века.

И панические идеи - путешствовать безалаберно,

Упаковываться в работу, закрываться стеной идей -

Исторгаются из полного понимания мира, и об него ломаются,

Об отчаивание отчаиваться. "Целый мир" оглушённо цел.

А молодая, талантливая поэтесса со сцены рассказывает о гармонии,

О домах застеклённых, где пахло привалом, где ровно камин трещал.

На хрена ты мне это рассказываешь - мне, непротиворечивому и неполному?

Тычешь в душу как в тарелку с протухшей тушью, стекшей с лица.

Теряю не нити образов, но

Полотна хлёсткие улиц многообразных.

И когда допишу это полуписьмо,

Опущу его в список таких же, не в счёт,

И схвачусь за живот, потому что болит живот,

А на улице не стоят ни скорая, ни эшафот,

А стоит золотой пятипалубный бронированный теплоход.

На суше.

Под снегом.

Грязный.