На хуторе Каттхульт в Леннеберге, где жил тот самый Эмиль – ну да, ты знаешь его, – в воскресенье после Рождества был пир, и приглашены были все жители Леннеберги – от мала до велика.
Матушка Альма, мама Эмиля, славилась своими вкусными блюдами.
Даже пастор и пасторша охотно бывали на пирах в Каттхульте.
Не говоря уж об учительнице, которая была просто сверхсчастлива, когда вместе со всеми пригласили и ее.
Ведь это куда веселее, чем сидеть одной в школе длинным воскресным снежным днем.
Да, снега в тот день выпало много.
Альфред, каттхультовский работник, все утро проездил на снегоочистителе, а Лина, служанка в Каттхульте, тщательно вымела крыльцо сеней, чтобы в башмаки гостей не набилось слишком много снега.
Услыхав звон колокольчиков,
Эмиль и его маленькая сестренка Ида бросились к окну кухни.
Уже начали подъезжать на своих санях гости.
Только учительница прикатила на финских санках, потому что у нее не было ни собственных саней, ни лошади.
Но она все же радовалась, как жаворонок, это было видно издалека.
– Сдается мне, будет весело, – сказала маленькая Ида.
Ее папа, который как раз выходил навстречу гостям, проходя мимо, погладил ее по головке.
– Да, будем надеяться, – сказал он. – Еще бы не весело, ведь все эти пиры влетают нам в копеечку!
– В копеечку!
Ничего не поделаешь, – сказала мама Эмиля. – Нас ведь всюду приглашают, так что теперь – наш черед.
И в самом деле, это был веселый, хотя и не совсем обычный пир.
И во многом – благодаря учительнице.
Она была молодая, жизнерадостная и страх до чего находчивая.
И когда все выпили по чашечке кофе, с которого начинался пир, и не знали, чем можно бы еще заняться в ожидании, пока подадут еду, учительница сказала:
– Пойдемте на двор, поиграем немного в снежки.
Такой дурости, да еще на пиру, в Леннеберге никогда и не слыхивали.
Все удивленно посмотрели друг на друга, а папа Эмиля сказал:
– Поиграть в снежки?
Это что еще за дурацкая затея?
Но Эмиль тут же выбежал из дому и ринулся прямо в снег.
Вот это жизнь так жизнь, эх!
За ним длинной вереницей выбежали все дети, которые были на пиру, – тоже очень оживившиеся.
А учительница, в плаще и галошах, отважная и дерзкая, как полководец, уже стояла в дверях, готовая выйти во двор.
– А что, никто из родителей не желает пойти с нами? – поинтересовалась она.
– Мы, верно, еще не совсем чокнутые, – ответил папа Эмиля.
Но Лина была достаточно чокнутая и готова на все.
Она тайком выбралась из дома, когда никто не видел, и с сияющими глазами кинулась играть в снежки.
И как раз тогда, когда всего нужнее была на кухне.
Матушка Альма за голову схватилась, увидев, как Лина, утопая в снегу, надрываясь от хохота, в каком-то дичайшем угаре расшвыривает во все стороны снежки.
Никогда еще ни одна служанка не вела себя так на пиру в Леннеберге.
– Антон, – сказала мама Эмиля мужу. – Сейчас же пойди и приведи Лину.
Ей надо нарезать хлеб, а не играть в снежки.
Папа Эмиля, ворча, натянул сапоги.
Разве можно допустить такое безобразие, когда сам Антон Свенссон, церковный служка, устраивает пир!
И он тоже вышел на заснеженный двор.
Уже начало смеркаться, а легкий снежок все продолжать падать.
Никто не обратил на папу Эмиля ни малейшего внимания.
Все только горланили и смеялись.
А хуже всех вела себя Лина.
Ну и, понятно,
Эмиль.
Он швырялся снегом во все стороны, так что казалось, будто вьюга метет.
Внезапно он так сильно и метко запустил снежком в окошко овчарни, что раздался страшный звон: стекло разлетелось на мелкие осколки.
– Э-э-э-миль! – закричал тут же его папа.
Но Эмиль ничего не видел и не слышал.
И тут вдруг папа тоже получил сильный и меткий удар.
Это невозможно себе даже представить: снежок попал прямо в разинутый рот папы Эмиля.
А Эмиль этого даже не заметил.
До чего же жалко было церковного служку из Каттхульта!
Он не мог больше кричать на Эмиля и не мог призвать к ответу Лину, хотя и то, и другое было крайне необходимо.
Единственное, что мог выдавить из себя папа, было:
– Эх-эх-эх!
