Я шел вдоль берега Оби,я селезню шел параллельно.
Я шел вдоль берега любви,и вслед деревни мне ревели.
И параллельно плачу рек,лишенных лаянья собачьего,финально шел XX век,крестами ставни заколачивая.
И в городах, и в хуторахстояли Инги и Устиньи,их жизни, словно вурдалак,слепая высосет пустыня.
Кричала рыба из
Возьми детей моих в котомку,но только реку не губи!
Оставь хоть струйку для потомства».
Я шел меж сосен голубых,фотографируя их лица,как жертву, прежде чем убить,фотографирует убийца.
Стояли русские леса,чуть-чуть подрагивая телом.
Они глядели мне в глаза,как человек перед расстрелом.
Дубы глядели на закат.
Ни Микеланджело, ни Фидий,никто их краше не создаст.
Никто их больше не
Окстись, убивец-человек!» —кричали мне, кто были живы.
Через мгновение их всехпогубят
Окстись, палач зверей и птиц,развившаяся обезьяна!
Природы гениальный смыслуничтожаешь ты бездарно».
И я не мог найти Тебясреди абсурдного пространства,и я не мог найти себя,не находил, как ни старался.
Я понял, что не будет лет,не будет века двадцать первого,что времени отныне нет.
Оно на полуслове прервано...
Земля пустела, как орех.
И кто-то в небе пел про
Червь, человечек, короед,какую ты сожрал планету!»
