Я стою на вершине горы, обнимая холодные ветры.
Нараспашку душа. Ей бы ввысь, танцевать босиком среди звёзд.
Где-то там, у подножия мира, свернулись клубком километры
Тонких льдов, буреломов лесных, понапрасну мной пролитых слёз.
Застилала мне очи рассказами лживыми зависть людская,
Вслед каменьями острыми бил полный горечи дружеский взгляд.
Отвернулись, глухие к молитвам о помощи, смерть предрекая,
Все, кто звался роднёй, поспешив заказать упокойный обряд.
Предрассветной порой алой кровью поила душистые травы,
Собирала потом неземной красоты колдовские цветы,
И вплетала в косу, обвязав её честью и тяжестью славы,
Сокрушала незыблемым словом прогнившие насквозь мосты.
Я была — сам себе полководец, тиран, пережиток столетий,
Отзвук, эхо стального меча, что обрушился на автомат.
Только вера держала меня в этом мире, что, кажется, сбрендил,
Поднимала с колен, и снимала с грядущего злой непрогляд.
Целый мир за спиной был воспринят учителем строгим и грозным,
Поединок объявлен судьбе не на жизнь, а на вечную смерть.
Решено было раз и навеки ноябрьскою ночью морозной,
Что несущий священный огонь непременно сам должен гореть!
