Паша был светел; в сладкой лени
На бархатном диване он лежал,
Из янтаря душистый дым впивал,
А голову склонил к Дильбере на колени.
Гречанка то была — цветущая весна,
Зефир, ручей живой, блестящая денница,
Видение раскошнейшего сна,
Обет восторга — красоты царица.
И вдруг отбросил он чубук,
С улыбкой доброю, смеяся и жалея,
Шепнул, атлас сжимая белых рук:
«Ты в грека влюблена, морейская лилея!»
В негодовании, с слезами на глазах,
Дрожащая, искала долго слова.
«Что говоришь, душа, властитель благ!
Не повторяй наветов духа злого!
Кого любить?. Бог видит грудь мою, —
Ты в ней один. Клянусь отца могилой,
Всем сердцем, мыслями, всем бытием люблю
Единственно тебя, мой обладатель милый!»
Беспечно поднял он веселое чело,
Не оскорбясь вопроса неудачей;
Взглянул очей в прозрачное стекло,
Поцеловал уста, коралл горячий.
«О гурия! Ты платишь не добром
За доброту мою! Не отвергай участья:
Готов я помогать кинжалом, серебром
Для вашего союза, мира, счастья.
В тайник души, друг, отвори мне дверь,
Откройся в истине, не плача, не робея,
Как матери родной, мне отвечай теперь:
Ты в грека влюблена, морейская лилея?»
«Ах, смею ли, могу ль, должна ли я любить!..
Хоть ангел бы предстал, но не сломить заклятья.
Когда мне суждено твоей навеки быть,
Когда, как цепью, ты сковал меня объятьем!
До гробовой доски послушная раба!
И, если б чувство в грудь невольницы запало, —
Преступна менее и более слаба,
Сто раз бы умерла, а тайны не сказала».
И обнял деву он. Ласкаяся, шутя,
Играл развитыми, блестящими кудрями.
«Ты правду говоришь, прекрасное дитя!
Но женщина властна ли над страстями?
Я не тиран, не зверь, не нильский крокодил,
Чтоб голубя разрознивать с голубкой.
Не будет извергом, кто так тебя любил:
За ласки не воздаст насилья вечной мукой.
Готов поддерживать кинжалом власть мою
И золотом; лишь ты признайся, не краснея,-
Я в ту ж минуту вас навек соединю, —
Ты греку отдалась, морейская лилея?»
И, вне себя, она — у ног паши!
Трепещет, не найдет речей в рыданьи горьком.
«О, ты прозрел всю внутренность души
Благим, пронзительным и милосердым оком!
Так! Я нарушила, забыла вечный долг.
Он мой! Люблю его! Не помогло боренье!
Он морем ум топил, он солнцем сердце жег.
Навеки он скрепил сердец соединенье!
Ты не разлучишь их!.. Ты добр… Тебе гарем
Невольницу увядшую заменит.
Чтоб осчастливить нас — не правда ли? — затем
Меня ты спрашивал?. Ах, он твой дар оценит,
Он будет раб твоим желаньям и страстям,
Над драгоценными он станет бдеть годами!
О, сделайся отцом несчастным сиротам,
Будь господом оставленной судьбами!
Всё высказала я, что только ты желал,
Стыдом, надеждою и страстью пламенея...»
Как тигр вскочил паша, ей в грудь вонзил кинжал.
«И я сдержу обет, морейская лилея!»
В ладони хлопает — толпа предстала слуг.
«Возьмите прочь ее!.. И труп окровавленный
Несите в комнату, где ждет ее супруг,
Грек обезглавленный, в ночь прошлую казненный.
Я слово дал. Я слову господин!
Найду приличное сердцам влюбленным место!
Заприте их обоих в гроб один —
Да не разлучится жених с своей невестой!»
1837
