К шишке огромного дерева

О, диких зарослей малыш,

Найдёныш Западной дубравы!

Ты на столе моём стоишь

Давно, и странный, и шершавый.

И рад судьбе наверняка,

Вниманью новых лиц галдящих,

Как будто и не спят века

В твоих коробочках блестящих.

Я вспомнил мирных дней досуг,

Поездку, радости ночлега,

Туманность осени вокруг,

Усталость, томную как нега,

С утра прогулку, отдых днём,

На склонах клубы красной пыли,

И тусклый свод — колонны в нём —

С прохладой влажной, как в могиле.

Я вижу снова мачт игру,

Скребущих небо, их жилица —

Шалунья сойка на ветру

Под синим вымпелом кружится.

«Индейцев» вижу длинный ряд,

Где вереск высохший в низинах,

Стволы их красные стоят

В коротких рыжих мокасинах.

Всё видел я, но удивлён,

Что ты, лесной малец бездомный,

Столу поэта компаньон

На этой свалке многотомной:

О «папах римских» — новый свод,

И фолианты — «о Биронах»,

Но не древней их лучший род

Твоих сестёр — Вечнозелёных.

Твой предок видел, как сверкал,

И полумесяц Магомета,

И королевский тронный зал;

Он видел древние секреты,

Священных лиственниц ряды,

Друидов рощи — великаны,

И с куполов лесной гряды

Готические аркбутаны.

Твоя ль судьба, найдёныш мой,

Забыв наследство, дух стремлений,

Непритязательный, немой,

Лежать в тиши привычной лени?

Скрыт не лавиною снегов,

Но в брызгах праздности чернильной

Под бренной грудою листков,

Как в том лесу, во мгле могильной.

Лежи, Мой друг! и вот мораль

Твоей истории не новой:

Хотя ты живо смотришь в даль,

И возраст — твой венец лавровый,

Но только эти семена

Не воплотили цель творенья,

Коль оболочка их нужна

Для хвастовства и восхищенья.