Девушке этой не спать до рассветной поры,
ибо трепещет она, как степной мотылёк:
в крохотной юрте она разложила дары,
чтобы, собрав, завязать в полотняный кулёк.
Шепчет она: «Мой прекрасный, однажды с утра
дар мой найдёшь ты у речки, где плачет ветла.
Я посылаю тебе уголёк из костра —
символ того, что сгораю в любви я дотла.
Я посылаю на нитях тебе жемчуга,
те, что вплетала я в косы, как два лоскута, —
символ того, что любовь мне твоя дорога,
а без неё увядает моя красота.
Многое выскажу — жемчугом я и углём;
но посылаю тебе и перо журавля.
Ах, если б создали духи меня журавлём,
я бы летала к тебе — за моря, за поля!
Тяжко мне, тяжко! Поэтому, пламенный мой, —
я стрекозу, задохнувшуюся в янтаре,
в дар, наконец, посылаю. Слезами омой
сердце моё — это сердце на смертном одре».
Много ли, мало ли дней улетело долой
с тверди земной, был ли путь у подарка далёк,
но молодой человек у реки под ветлой
видит кулёк — и развязывает узелок.
Думает он: «Я, родная моя, не веля
сердцу скорбеть, всё равно — не могу не стенать.
Ты мне прислала в подарок кусочек угля:
сердце остыло, и это несложно понять.
Ты охладела — и больше меня не пои
влагой обмана. Вот нити твоих жемчугов:
значит, тебе надоели каменья мои,
ты полюбила цветы и колосья лугов.
Тяжко мне, тяжко от двух этих грустных даров,
третий — и вовсе останется болью навек.
Это перо журавля: среди вольных ветров
ищет любовь твоя, милая, новый ночлег.
А от четвёртого дара — слезятся глаза,
всех он ужасней: надежда моя умерла.
Да, в янтаре очутилась одна стрекоза,
слепо спасаясь от коршуна или орла;
так же и мы — для судьбы мы слепые рабы.
Нет! Не богатство, не знатность, не слава, маня,
в дебри тебя увели с благодатной тропы.
Просто, родная, ты больше не любишь меня».
