Я помню их – сидят, обриты.
А я стихи читаю им
про космодромы и орбиты,
про алый земляничный дым.
Я говорю им: торопитесь
с чубами выйти – мой совет,
и в хаты белые бегите,
где, может, мамы уже нет…
в край петушиный, в наши села,
в неоновые города…
Для честной корки хватит соли,
найдется для ухи вода…
Мальчишки смотрят виновато,
здесь места больше нет ворью.
– Да это ж славные ребята! –
я капитану говорю.
А капитан мне: – Что ж, пройдем
по коридору – дверь с замком!
Заходим. Парни впопыхах
встают – и к войлочной обувке.
А что у них там на ногах?
Татуировка. Буква к букве.
И я вчитался, наконец,
и разобрал: ОНИ УСТАЛИ.
Две строчки голубых. Венец
многозначительной печали.
Да, там не якорь, не орел
и не корабль у скал замшелых…
ОНИ УСТАЛИ – я прочел
на их стопах молочно-белых!
Мальчишки, братцы, вот те на…
И отчего ж они устали?!
Вы что – шагали дотемна
в сожженные войною дали?
Вы что – месили грязь дождей,
спасая скот от наводненья?
Медведя на спине своей
несли с охоты в воскресенье?
Но фразы эти говоря,
я думал, что я прав едва ли,
что, может быть, читаю зря
здесь вдохновенные морали.
Ведь все-таки жила вина
в глазах блеснувших капитана,
во мне самом… Жила она,
хоть и была она туманна.
Мальчишек рыжая братва
нам все ж внимала понемногу,
носы упрятав в рукава,
ногою закрывая ногу…
1976
