В больной груди носил он много,
Страдания,- но было ли
В нем глубоко и величаво-строго,
Или в себя неверия полно
Осталось тайной.
Знаем мы одно,
Что никогда ни делом, ниже
Для нас оно не высказалось новым...
Вопросам, нас волнующим, и он,
Холодности цинизма не питая,
Сочувствовал.
Но, видимо страдая,
Не ими он казался удручен.
Ему, быть может, современный
Передавал неведомые
Безвременной, но столь же тяжкой муки.
Хотел ли он страдать, как сатана,
Один и горд - иль слишком
В себе он был,- таинственно
Его судьба; но нас, как письмена,
К себе он влек, к которым ключ потерян,
Которых смысл стремимся
Мы с жадного надеждой - много знать.
А мало ль их, пергаментов гнилых,
Разгадано без пользы?
Что ж за дело!
Пусть ложный след обманывал двоих,
Но третий вновь за ним стремится смело.... . . . . . . . . . . . . . . . . .
Таков удел, и в нем
Всеобщей жизни вечное зерно.
И он, как все, он шел дорогой той,
Обманчивой, но странно-неизбежной.
С иронией ли гордою и злой,
С надеждою ль, волнующей мятежно,
Но ей он шел; в груди его
Жила одна, нам общая тревога...
Страдания таилось много, много.
И умер он - как многие из
Умрут, конечно,- твердо и пристойно;
И тень его в глубокой ночи
Живых будить не ходит беспокойно.
И над его могилою цветут,
Как над иной, дары благой природы;
И соловьи там весело
В час вечера, когда стемнеют
И яворы старинные заснут,
Качаяся под лунными
В забвении зелеными главами.
