Солярис

тихо на станции, синего солнца свет

все устрашает, тени меняет, блики...

столько вопросов, хоть бы один ответ.

нет ничего. Океан только есть безликий.

есть Океан, он разумный, наверно, да.

плещется где-то внизу, а быть может внутрь

он потихоньку тянется, как вода,

слабо мерцая волнами в перламутр?

все здесь возможно - шорох, потом шаги.

вот перед Ним, реальная и живая,

дышит, и локон слабым кивком руки,

так поразительно схожая, поправляет.

платья в застежках, только его не снять,

Он точно помнит, как хоронили, набок

мокрым лицом была выгнута об кровать.

синие отблески, привкус осенних яблок,

кожа ее. мы на станции, помнишь ведь? -

Он говорит себе. и себе не верит.

вот Она рядом, господи, омертветь,

скрыться, сбежать, захлопнуть покрепче двери!

но Океан все видит, повсюду здесь

взгляд его синий, ясный такой, холодный.

вот и побилась - думает - наша спесь.

Он обнимает плечи ее, бесплотны?

нет, как живая, смотрит ему в глаза.

милая Хари, милая, что же делать?

я точно знаю, ты же ведь умерла,

я точно знаю, помню, стоял у тела,

помню, что я виновен - тебя не спас...

что здесь творится, господи, что же? что же?

кто для чего-то создал тебя и нас?

весь Океан таится вот в этой коже,

в этих глазах, и локонах, и руках,

в теле, что помню яростно и до крика.

теплым касанием можно развеять страх,

даже такой, нутряной его и великий,

даже такой, пусть морок все, пусть обман,

Он в нее верит, пусть и наполовину.

Хари встает, а с нею и Океан,

тихим прибоем его обнимает спину.