Земля принимает каждого в оный час;
Мы ходим путями неюных сердец своих…
И если Вучетич умеет ваять анфас,
То только когда завершатся вокруг бои.
Тебя Неизвестный скульптор во сне творил?
Тебя сочинял Прокофьев и пел Бернес?
Откуда такая раскрылилась пара крыл?
Когда уже вытечет пламенем синь небес?
И как черно-бел Хрущёв, ты бело-черна,
И серая тень дороже любых румян;
Но, как Аллилуева, ты достаёшь до дна,
Но, словно Уланова, ветру даёшь свой стан.
Когда ноосферу заполнишь стихами, и
Сам Кащенко вылечит вычурный эгоизм, –
Тогда триколором вспыхивают твои
Зрачки, для которых верно движенье вниз.
Ты видела: Штирлиц к Семёнову в гости шёл,
И Чехов с Булгаковым резались в преферанс,
И вновь Заболоцкий что-то запрятал в стол,
И тихо Вертинский опять затянул романс…
Да, редкая птица взлетит до глубин души;
И женщина вновь распилена пополам.
Но сердце опять стучало: «Пиши! Пиши!»
И только ограды мерещились по углам…
