I
Стена. Казалось бы - стена.
Казалось бы, все скучно и знакомо.
Цветы обоев, стыки, желтизна.
И все это вдруг больно и огромно.
Меня смывает сумраком волна.
Что за цветы? Как будто, хризантемы.
Дышать нельзя. Сказать, сказать нельзя.
До хруста ребер наплывают стены.
Взглянуть со стороны: спина, стена и пол.
И мать не любит сына.
И все это совсем не разговор,
А старая и пыльная картина.
II
Высокий черный шкаф, отделанный под вишню,
Глядящий на меня так, будто бы я лишний,
Скрипит, как патефон, когда я открываю
Его, чтобы достать рубашку. Надеваю;
И пытаюсь не обращать вниманья
На злобу, на тоску его. И как бы специально
Падаю, сползаю на пол, только
Роняю вещи, вешалки и полки.
Лежу, чего-то жду и не дышу.
И исчезает шум.
III
Мой стол накрыт клеенкой и кружками уставлен,
И крошками усыпан, и чайничек заварен,
Печенье на тарелках черствеет и все злее,
И голос мой старее, и мне никто не верит.
Посуда в щепки бьется.
Так жить нельзя. И солнце
Из пролитого чая
Блестит, на пол стекая,
И звезды из осколков,
Из сплетен, кривотолков.
Исписанной бумаги небо.
О, стол мой, где я?
IV
Скрипучая и старая кровать,
Поопытней бывалого таксиста.
Пытаюсь наконец поспать.
Но принимаю слишком близко
К сердцу пружин металл
И зимние печали.
Четыре дня не спал.
Усну сейчас едва ли.
И в голову лезут мысли, женщины, всякий бред.
Бессонница - это жизнь, в которой тебя нет.
Но есть скрип кровати, боль в боку,
Свет, который режет сетчатку и рвет в мозгу
Свеженаписанные стихи, и эту бумагу
Клюют голуби во дворе, раздразнивая собаку,
И ее лай поднимает тебя с кровати.
Боже, хватит!
VI
Смотрю в потолок. Он белый.
Штукатурка сыпется, как плющ, переходя на стены.
Радужка моих глаз голубее, синее, шире
И я плыву в ней как в небе, как в слепой безрассудной вере.
И я знаю, что в большей мере
Я похож на кирпичный дом, чем на человека в егонном теле.
И если есть вещи в глубоком загробном мире,
То мы там немы,
А они говорливы.
