Сестра моя Ксения

Один раз был обыкновенный день.

Я пришел из школы, поел и влез на подоконник.

Мне давно уже хотелось посидеть у окна, поглядеть на прохожих и самому ничего не делать.

А сейчас для этого был подходящий момент.

И я сел на подоконник и принялся ничего не делать.

В эту же минуту в комнату влетел папа.

Он сказал:
– Скучаешь?
Я ответил:
– Да нет… Так… А когда же наконец мама приедет?

Нету уже целых десять дней!
Папа сказал:
– Держись за окно!

Покрепче держись, а то сейчас полетишь вверх тормашками.
Я на всякий случай уцепился за оконную ручку и сказал:
– А в чем дело?
Он отступил на шаг, вынул из кармана какую-то бумажку, помахал ею издалека и объявил:
– Через час мама приезжает!

Вот телеграмма!

Я прямо с работы прибежал, чтобы тебе сказать!

Обедать не будем, пообедаем все вместе, я побегу ее встречать, а ты прибери комнату и дожидайся нас!

Договорились?
Я мигом соскочил с окна:
– Конечно, договорились!

Ура!

Беги, папа, пулей, а я приберусь!

Минута – и готово!

Наведу шик и блеск!

Беги, не теряй времени, вези поскорее маму!
Папа метнулся к дверям.

А я стал работать.

У меня начался аврал, как на океанском корабле.

Аврал – это большая приборка, а тут как раз стихия улеглась, на волнах тишина, – называется штиль, а мы, матросы, делаем свое дело.
– Раз, два!

Ширк-шарк!

Стулья по местам!

Смирно стоять!

Веник-совок!

Подметать – живо!

Товарищ пол, что это за вид?

Блестеть!

Сейчас же!

Так!

Обед!

Слушай мою команду!

На плиту, справа по одному «повзводно», кастрюля за сковородкой – становись!

Раз-два!

Запевай:
Папа только спичкой чирк!

И огонь сейчас же фырк!
Продолжайте разогреваться!

Вот.

Вот какой я молодец!

Помощник!

Гордиться нужно таким ребенком!

А когда вырасту, знаете кем буду?

Я буду – ого!

Я буду даже ого-го!

Огогугаго!

Вот кем я буду!
И я так долго играл и выхвалялся напропалую, чтобы не скучно было ждать маму с папой.

И в конце концов дверь распахнулась, и в нее снова влетел папа!

Он уже вернулся и весь был взбудораженный, шляпа на затылке!

И он один изображал целый духовой оркестр, и дирижера этого оркестра заодно.

Папа размахивал руками.
– Дзум-дзум! – выкрикивал папа, и я понял, что это бьют огромные турецкие барабаны в честь маминого приезда.
– Пыйхь-пыйхь! – поддавали жару медные тарелки.
Дальше началась уже какая-то кошачья музыка.

Закричал сводный хор в составе ста человек.

Папа пел за всю эту сотню, но так как дверь за папой была открыта, я выбежал в коридор, чтобы встретить маму.
Она стояла возле вешалки с каким-то свертком на руках.

Когда она меня увидела, она мне ласково улыбнулась и тихо сказала:
– Здравствуй, мой мальчик!

Как ты тут поживал без меня?
Я сказал:
– Я скучал без тебя.
Мама сказала:
– А я тебе сюрприз привезла!
Я сказал:
– Самолет?
Мама сказала:
– Посмотри-ка!
Мы говорили с ней очень тихо.

Мама протянула мне сверток.

Я взял его.
– Что это, мама? – спросил я.
– Это твоя сестренка Ксения, – все так же тихо сказала мама.
Я молчал.
Тогда мама отвернула кружевную простынку, и я увидел лицо моей сестры.

Оно было маленькое, и на нем ничего не было видно.

Я держал ее на руках изо всех сил.
– Дзум-бум-трум, – неожиданно появился из комнаты папа рядом со мной.

Его оркестр все еще гремел.
– Внимание, – сказал папа дикторским голосом, – мальчику Дениске вручается сестренка Ксения.

Длина от пяток до головы пятьдесят сантиметров, от головы до пяток – пятьдесят пять!

Чистый вес три кило двести пятьдесят граммов, не считая тары.
Он сел передо мной на корточки и подставил руки под мои, наверно, боялся, что я уроню Ксению.

Он спросил у мамы своим нормальным голосом:
– А на кого она похожа?
– На тебя, – сказала мама.
– А вот и нет! – воскликнул папа. – Она в своей косыночке очень смахивает на симпатичную народную артистку республики

Александровскую, которую я очень любил в молодости.

Вообще я заметил, что маленькие детки в первые дни своей жизни все бывают очень похожи на прославленную

Александровскую.

Особенно похож носик.

Носик прямо бросается в глаза.
Я все стоял со своей сестрою Ксенией на руках, как дурень с писаной торбой, и улыбался.
Мама сказала с тревогой:
– Осторожно, умоляю,

Денис, не урони.
Я сказал:
– Ты что, мама?

Не беспокойся!

Я целый детский велосипед выжимаю одной левой, неужели же я уроню такую чепуху?
А папа сказал:
– Вечером купать будем!

Готовься!
Он взял у меня сверток, в котором была Ксенька, и пошел.

Я пошел за ним, а за мной мама.

Мы положили Ксеньку в выдвинутый ящик от комода, и она там лежала спокойно.
Папа сказал:
– Это пока, на одну ночь.

А завтра я куплю ей кроватку, и она будет спать в кроватке.

А ты,

Денис, следи за ключами, как бы кто не запер твою сестренку в комоде.

Будем потом искать, куда подевалась…
И мы сели обедать.

Я каждую минуту вскакивал и смотрел на Ксеньку.

Она все время спала.

Я удивлялся и трогал пальцем ее щеку.

Щека была мягкая, как сметана.

Теперь, когда я рассмотрел ее внимательно, я увидел, что у нее длинные темные ресницы…
И вечером мы стали ее купать.

Мы поставили на папин стол ванночку с пробкой и наносили целую толпу кастрюлек, наполненных холодной и горячей водой, а Ксения лежала в своем комоде и ожидала купания.

Она видно волновалась, потому что она скрипела, как дверь, а папа, наоборот, все время поддерживал ее настроение, чтобы она не очень боялась.

Папа ходил туда-сюда с водой и простынками, он снял с себя пиджак, засучил рукава и льстиво покрикивал на всю квартиру:
– А кто у нас лучше всех плавает?

Кто лучше всех окунается и ныряет?

Кто лучше всех пузыри пускает?
А у Ксеньки такое было лицо, что это она лучше всех окунается и ныряет, – действовала папина лесть.
Но когда стали купать, у нее такой сделался испуганный вид, что вот, люди добрые, смотрите: родные отец и мать сейчас утопят дочку, и она пяткой поискала и нашла дно, оперлась и только тогда немного успокоилась, лицо стало чуть поровней, не такое несчастное, и она позволила себя поливать, но все-таки еще сомневалась, вдруг папа даст ей захлебнуться…
И я тут вовремя подсунулся под мамин локоть и дал Ксеньке свой палец и, видно, угадал, сделал, что надо было, она за мой палец схватилась и совсем успокоилась.

Так крепко и отчаянно ухватилась девчонка за мой палец, просто как утопающий за соломинку.

И мне стало ее жалко от этого, что она именно за меня держится, держится изо всех сил своими воробьиными пальчиками, и по этим пальцам чувствуется ясно, что это она мне одному доверяет свою драгоценную жизнь и что, честно говоря, все это купание для нее мука, и ужас, и риск, и угроза, и надо спасаться: держаться за палец старшего, сильного и смелого брата.
И когда я обо всем этом догадался, когда я понял наконец, как ей трудно, бедняге, и страшно, я сразу стал ее любить.